Певец русского мира. "Почетная должность художника- быть ступенью храма"

Я не был с ним знаком. Мы не ходили вместе в храм, не проводили долгие вечера за спорами о современном искусстве и судьбах России. Хотя он несколько раз приезжал в Свято­Пафнутьев Боровский монастырь, мы ни разу не встречались. Зато я видел его картины, и для того, чтобы иметь представление, кто такой Павел Рыженко, этого более чем достаточно.

Павел Рыженко никогда не был избалован вниманием прессы, славой и деньгами. Хотя многие мои знакомые, профессионально разбирающиеся в живописи, говорили, что он давно уже перерос своего учителя Илью Глазунова, открыл новые пути в русской живописи. Вопрос, может ли сегодня русская живопись позволить себе говорить о чем­то своем, русском? Говорить бескомпромиссно искренне и властно, как говорили Иванов, Суриков или Репин, великие  представители русского христианского мира, перед которым можно только благоговеть и преклоняться. Если сравнить с литературой – это Захар Прилепин. Иначе будет пафосно и невыносимо фальшиво. Как пафосно и нелепо писать про последнего солдата империи, а потом фотографироваться в администрации президента и за руку здороваться с губернаторами. В жизни Павла Рыженко ничего этого не было. Его талант принадлежал Христу, и в этом он был честен и прям.

«Если ты такой талантливый, то почему такой бедный»? — спрашивают предприимчивые американцы, продающие за несколько миллионов картины, нарисованные хвостом осла. Там это называют современным искусством. У русских все иначе. Это преемственность и традиции.

В жизни художника Павла Рыженко промысел Божий видно невооруженным глазом. Сначала студенческие походы в Эрмитаж, великая живопись, мастерская Глазунова, потом православие и жизнь в Церкви. Художник Павел Рыженко начинается отсюда – из Церкви, из живого опыта веры, воскресных богослужений, знакомства с жизнью наших великих русских святых и поездок по монастырям. Сначала появился православный человек, потом этот человек взял таланты, полученные от Бога, и понес их Ему на служение. Его творчество – это прямое воплощение его веры.

А вера бескомпромиссна. Настоящая вера говорит, что выбор уже сделан. Вера – это жемчужина, за которую все отдано.  Богоизбранность – это жизнь, посвященная Богу и чуждая миру и его соблазнам. Реакция на это тоже не может быть расплывчатой – ты принимаешь этот мир или нет. Поэтому на выставках Павла Рыженко люди плачут настоящими слезами или брезгливо морщат носики и убегают. Равнодушным остаться не получится.

Глядя на его картины, вдруг замечаешь, что его герои смотрят на тебя. Сначала это пугает. Потом понимаешь, что так и должно быть: русский мир – это не только русские святые или царь­страстотерпец, это все мы, живущие в стране под названием Россия. Мы принадлежим этому миру от рождения.. Это как родимое пятно, доставшееся по наследству. И это первое, о чем картины Рыженко заставляют задуматься.

Он делает нас наследниками той единственной, неповторимой, великой страны, которой хочется гордиться и которой хочется принадлежать. Герои его картин выбрали Россию и Христа, их жизнь отпечаталась в вечности. На картинах Рыженко они выглядят реальнее многих героев светских хроник. И это некоторых пугает. Разве можно об этом говорить в наше лукавое, продажное время корпоративных интересов и личной выгоды?

Но жить на одной шестой суши и быть наследником великой русской культуры и русского мира – не одно и то же. И это второе, о чем Павел Рыженко заставляет задуматься. Мощью своего таланта он открывает для нас эту дверь, а уж входить туда или нет — это личное дело каждого…

И еще нужно обязательно сказать о его смерти, потому что в жизни христианина смерть имеет порой большее значение, чем вся предыдущая жизнь. Последнее время он работал на износ, порой сутками не выходя из мастерской, дописал цикл картин, посвященных истории России. Закончил диораму для Тихоновой пустыни «Стояние на Угре». Завещал все свои картины России, передав соответствующее письмо в министерство культуры и губернатору Калужской области  Анатолию Артамонову. После этого — сердечный приступ и смерть в реанимации.

Его жена Настя рассказывает, что Павел очень хотел на несколько дней приехать в Свято­Пафнутьев Боровский монастырь, чтобы пожить здесь, походить на службы, помолиться. Несколько раз говорил об этом. Теперь о нем молится братия, а вся его семья: родители, сын и жена будут в монастыре почетными гостями. 

Правила жизни художника Павла Рыженко:

Мне бы хотелось жить в свободной от греха стране, чтобы народ наш направил все силы на служение Христу. И только это цель двигала мной, когда я писал свои картины.

Искусство – будь то музыка, живопись, проза, поэзия – это не более и не менее! – ступень храма. Это почетная должность для художника – быть ступенью храма. Нужно очень много работать, чтобы исполнить это, потому что храм – это уже Небо, это Господь!

Для художника служение России – это не истерики на холстах и не какие­то шоу. Служение искусству нераздельно с религиозным началом, с устоями, с глубокой культурой. Надо служить Богу своим творчеством, а не каким­то собственным представлениям о том, что хорошо для России.

Вот я сейчас могу взять вашего коллегу­фотографа, тщательно избить его, в кровь, разбить ему лицо – мне это легко сделать, поскольку я служил в ВДВ, – могу насмерть забить вас головой или просто покусать… И потом скажу, что это «творческая инсталляция.

Да, сейчас время Донцовых, но и в том числе – время настоящего подвижничества. Есть возможность писать, отталкиваясь от классической русской школы живописи, в литературе – от классической русской литературной школы, в музыке – то же самое. Рахманинова и Чайковского никто не отменял, как Пушкина, Сурикова и Репина.

Вот чем подкупает абстракционизм и тому подобное? Понимаете, чаще всего это ведь вопиющее, но искреннее сумасшествие. Когда сидит чучело Льва Толстого в клетке, а сверху на него гадит курица – это может вызвать какую­то реакцию. Возмущение, гнев, отвращение, но это все­таки реакция. А ужас современного реализма в чем? Висит портрет или пейзаж, реалистически написанный, видно, что мастеровито… Но он не вызывает никаких чувств. Ни восторга, ни слез, ни радости. А почему? Носитель этой школы – талантливый в прошлом человек – потерял себя как личность. Он своим этим реализмом всего лишь зарабатывает на кусочек хлеба с маслицем.

Мы достойны своей истории, нам незачем унижаться, нам не надо ни перед кем лебезить. Мы носим в себе самую большую драгоценность  на свете – Православие. А нам навязывают одно и то же: «Иван безумный, безобразный», «развратная Екатерина», «параноик Петр», «Николашка Кровавый – безвольный», «Александр III – алкоголик». Я просто сам для себя поставил большую точку и решил посвятить остатки всего того, что у меня есть, тому, чтобы прежде всего доказать себе, что я не жираф, я – русский человек. На холстах доказать. А если зрители – специально для них я ничего не делаю – придут и увидят мою исповедь на холсте, тогда они сами сделают выводы: кто они.

В реализме важнее всего искренность. Заложенный в картине дух все решает.

Наш народ загнанный, развращенный, забитый – дальше некуда. Но, видимо, в нас генетически что­то такое странное заложено. Как только он перестает чувствовать правду, проваливается в болото порока, то жить он не хочет, он превращается в скотину и сам себя уничтожает. Но стоит только нам что­то напомнить правильное, глядишь – мозги на место становятся. Русский человек бывает таким, как воины с поля Куликова, как гвардеец Преображенского полка в 1915 году, как Женя Родионов – мальчик, закончивший ПТУ в городе Подольске и сам себе сделавший крестик. Он и в храм­то ходил всего несколько раз в жизни, – а стал мучеником за Христа…

До миллионов зрителей можно дойти двумя путями. Первый – честный, без денежных вливаний, через собственный труд, покаяние, работу над своей душой. И Бог тогда Сам выстраивает все как нужно. Второй – путь грязи, лести, сделок с совестью, спонсоров и прочих «прелестей». Каждый сам выбирает свой путь…

Я был как все, советский такой, в тренировочных штанах с оттянутыми коленками, дерущийся, матерящийся…

Благодаря Богу и Глазунову я отправился в Эрмитаж, естественно, до открытия, копировать картины Ван Дейка. Ночь, конец ноября, за окном дождь. Эрмитаж пустой, только мы, студенты, поднимаемся по лестнице. И вдруг я понимаю: это не Эрмитаж, это – Зимний дворец! Сейчас царь выйдет навстречу. Я это чувствую. Это ж мое – родное! Это невозможно объяснить… Я тут с оттянутыми коленками, здесь вот – Ван Дейк, а там – государь. И кто я? Я – кто? А сокурсник за мной идет с этюдником: «Ох, я вчера пивка перебрал!» А у меня – слезы из глаз текут.

В 23 года я пошел и крестился, никто меня не уговаривал, сам пошел. Потом хотел уйти в монастырь.

Александр Невский или Дмитрий Донской – вы только попытайтесь представить их жизнь. Александр Невский. Нет времени на сон нормальный, помолился, жену приехал повидать на несколько дней и опять – на войну. Вот и вся жизнь. Молитва и сеча. И раздумья – что делать? Надо взять дань, заставить Новгород заплатить, отвезти дань в Орду, но зато выживет Русь. Он тяжелый выбор каждый день делал. И он прожил свою жизнь так, что в 44 года его уже называли «солнцем земли русской». А мы? Мы – кто? Вот умирает сегодня человек, как его вспоминают обычно? «Ой, Господи, да как же так? Безвременно ушедший! Такой хороший товарищ… А сколько мы с ним выпили… А дача какая!» Я не хочу так. Каким примером я буду сыну своему, если буду жить по нынешним меркам?

Вы только представьте, каково на Страшном суде миллионам русских людей, миллионам солдат сознавать, что они проливали кровь за Ксюшу Собчак, за риелторов и какую­нибудь нефтегазовую трубу!.. Ради ЭТОГО они гибли?! Ради ЭТОГО в 45­м шли до Берлина, обливаясь кровью, чтоб потом на Болотной собирались офисные менеджеры, секс­меньшинства и требовали «свободы» и расчленения России? Не бывать этому никогда!

Вот мы к Марсу хотим лететь. Ну, допустим, соберется вся планета, вскладчину построит корабль. Конечно, он будет американский. Сядет в этот корабль человек, который по своим нравственным качествам ничем не отличается от большинства, а может, даже и хуже. И прилетит он на Марс. Он что – другим станет? Нет, он и на Марсе будет тот же самый, что и на Земле. Тот же самый – обижающий ближнего, не любящий, обманывающий… Ему же там тошно станет!

Через холст  ты говоришь зрителю: «Давай посмотрим, как жил Димитрий Донской, попробуем себе представить его утро, его день, его битву, что он может потерять в результате этой битвы. Вот он сидит и думает: у него есть любимый сын, у него супруга, которую он любит. Он все теряет. И что, скорее всего, так и будет и что вся надежда – на Сергия Радонежского. А теперь давайте попробуем представить, кто такой Сергий. Вот это и есть работа со своей душой. Не мои картины. Мои картины – всего лишь толчок к тому, чтобы человек сам дальше шел по лабиринту этих мыслей. И чтобы эти лабиринты выводили бы его на прямую дорогу.