Не уходи из жизни

«В те дни люди будут искать смерти,

но не найдут ее; пожелают умереть,

                                                                            но смерть убежит от них (Ап. 9, 6)».

Опасно и неполезно, как считают святые отцы Церкви, «исследовать глубины сатанинские». Само прикосновение к скверне уже неизбежно оскверняет душу человека. Именно по этой причине православная литература весьма скупо касается темы суицида. Тем не менее, главное на эту тему сказано и, прежде всего, в комментариях святых отцов по поводу самоубийства Иуды, а именно: самоубийство – есть высшая форма гордости, восстания против Бога, отрицания Его премудрости и неверия в Его любовь, или еще точнее – грех хулы на Духа Святого, который, как говорил Спаситель, не простится ни в этом, ни в будущем веке. Самоубийство является столь тяжким грехом, свидетельствующим об окончательной погибели души, что церковная практика еще с древних времен лишала самоубийц христианского погребения и молитвенного поминовения в Церкви. Самоубийцу даже хоронили вне кладбища – за оградой, и лишь самым близким родственникам, да и то по особому благословению, разрешалось молиться за них келейно. Душа самоубийцы, по учению святых отцов, обречена на вечные страдания, и молитва за нее небезопасна.

Случаи самоубийства были, наконец, настолько редки, что нужды в суицидологии, т.е. науке о самоубийстве, практически не было. Христианство являлось той мощной плотиной, что на протяжении почти двух тысячелетий сдерживала неукротимый поток греховности, постепенно разрушавший природу человека. Но где-то, начиная с эпохи Возрождения, христианские устои человеческой цивилизации стали постепенно ослабевать – сначала на Западе, а позднее и у нас в России. Процесс расцерковления культуры нес иные идеалы, иное видение мира. И одной из главных идей Нового времени была идея прогресса, осуществимого якобы лишь при условии освобождения человечества от «устаревших» форм христианской культуры и жизни. Новая эпоха сознательно противопоставила себя христианству, провозгласив свободу от ограничений и запретов, налагаемых Церковью на определенные проявления человеческой деятельности и сознания. Эти ограничения Церковь налагала, исходя из богооткровенного знания всей глубины поврежденности человеческой природы – словом, на место христианского трезвения пришла эпоха вседозволенности с ее поощрением всех форм греха. На смену христианской культуре теперь приходит культура антихристианская, а православную духовность постепенно вытесняет духовность откровенно демоническая, и породившая, в итоге, этот феномен –  массовую эпидемию самоубийств. И мы сейчас переживаем время небывалого распространения зла в мире, когда рушатся последние барьеры на пути стремительного потока греха и ослабевают силы духовного сопротивления и самосохранения человека. Священное Писание свидетельствует, что последние дни существования отступившего от Христа человечества будут протекать как бы под знаком самоуничтожения. «В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них (Ап. 9, 6)». Таков предел раскрепощения греховных наклонностей людей, критическая точка разлития греха и зла в мире.      

 Масштабы эпидемии самоубийства сегодня воистину устрашают: «После распада СССР,  –  как пишется в одной из публикаций на эту тему, – стало очевидным фактом, что во всех европейских государствах, возникших на его территории, уровень самоубийств является самым высоким в мире, а проблема саморазрушающего поведения с каждым годом принимает все более угрожающие, эпидемические масштабы... Согласно критериям Всемирной организации здравоохранения, психическое здоровье нации находится под угрозой, если количество суицидов превышает 20 случаев на 100 тыс. населения»[1]... «Согласно современным статистическим данным, в России ежегодно регистрируется 37,8 случаев суицида на 100 000 населения. Для сравнения: в США эта цифра колеблется от 10 до 13 …В современном мире смертность от самоубийств более чем в три раза превышает смертность от автомобильных катастроф. Возрастная ось суицида сместилась в сторону 24-х и даже 15-летних уже с конца 60-х годов нашего века, причем в наиболее благополучных с экономической точки зрения странах, таких как США, Австрия, Швейцария, Германия, Голландия, Англия, Австралия и Япония»[2]. «Статистические показатели по суициду в мире впечатляющи: каждый год полмиллиона землян самовольно расстаются с жизнью; лидируют такие страны как Латвия, Литва, Эстония, Венгрия, Россия – однако не отстают от них США и Канада, Япония и Шри-Ланка»[3]. 

Словом, масштабы эпидемии таковы, что замалчивать проблему суицида становится уже невозможно. Если раньше, когда случаи самоубийства были крайне редки, церковные писатели не касались этой темы из соображений духовной гигиены, то теперь появилась необходимость, продиктованная теми же самыми соображениями, в изучении законов развития и проявления этой страшной духовной болезни. В наши дни эта проблема становится особенно актуальной и к ней обращается все большее число исследователей, особенно на Западе.

Большинство научных по суициду ограничивается рамками эмпирического описания фактов, а тайна самоубийства по признанию самих ученых при таком подходе непостижима; «понять глубинные причины роста самоубийств невозможно, не вглядываясь в духовные факторы – незримые опоры человеческого бытия, и... разгадка проблемы самоубийства кроется, главным образом, не в материальном быте»[4].Книг по суицидологии выходит все больше, но наука по-прежнему не знает ответа на главный вопрос: почему люди кончают жизнь самоубийством, что запускает в человеке механизм саморазрушения? «У суицида свои законы, которые мы можем констатировать, но не в силах объяснить»[5], – утверждает психология.

Наука не идет дальше внешнего описания явлений. Но все-таки научно добросовестное исследование фактов по-своему обогащает наши знания о духовной природе человека. И главная ценность таких исследований, как мне кажется, заключается в том, что они, несмотря на свою индифферентность к вопросам религии, непроизвольно, сами того не желая, подтверждают существование духовных законов, на которые всегда указывало Православие, и которые игнорировались или, в лучшем случае, недооценивались современным сознанием. Именно по причине этой своей «непредвзятости» и «незаинтересованности» они служат лучшим подтверждением истинности христианской антропологии. 

И одним из таких научно добросовестных исследований является книга ведущего американского суицидолога Эдвина Шнейдмана «Душа самоубийцы». Эта книга интересна, прежде всего, своей попыткой проникнуть в душу самоубийцы. Многолетние работы ученого в этой области позволили ему вычленить десять психологически устойчивых характеристик, присущих всем самоубийцам в 95 случаях из 100.

Укажем некоторые из них. Вот главная особенность самоубийства по Шнейдману: «Почти во всех случаях к нему приводит боль – ее особый вид – психическая или душевная боль...».[6] «Некоторые люди живут в состоянии непрекращающейся муки. Страдание, беспокойство или смятение вызываются болью, иногда физической, но чаще душевной. [Именно] душевная боль является основной составляющей самоубийства...».[7] «Таким образом, боль можно считать квинтэссенцией самоубийства. Суицид является уникальной человеческой  реакцией на невыносимую душевную боль – боль, порожденную человеческим страданием...».[8]

Здесь нужно особо отметить, что автор делает  акцент на чисто психологическом или душевном характере этой боли. И, как бы отвергая привычное научное представление о том, что психические явления почти целиком сводятся к функционированию клеток головного мозга, а поэтому могут как-то фиксироваться приборами, он пишет, что «никакой детальный анализ электрофизиологической активности головного мозга не сможет снабдить нас реально важными сведениями о драме страстей, происходящей в душе»[9].Ученый даже специально задерживается на проблеме измерения интенсивности физической боли, чтобы показать, что это... «не та боль, которая сопровождает большинство самоубийств»[10]. Многие люди испытывают жестокие и даже крайне мучительные страдания, выживая после этого и не помышляя при этом о самоубийстве, и если порой у людей, больных, скажем, раком или СПИДом, иногда и появляются мысли о самоубийстве, то причиной этому является опять же не физическая, а именно психическая боль, связанная с переживаниями по поводу собственной неполноценности или состоянием тревоги.

Именно в силу нематериальной природы этой боли невозможно измерить ее интенсивность. Но характерно здесь вот что: она воспринимается самим суицидентом как непереносимая. «Когда возникает эта боль, – пишет Шнейдман, – ее субъективная реальность представляется бесспорной. И мысль о самоубийстве рождается, если боль становится непереносимой, и человек активно стремится к смерти, чтобы прекратить непрерывный поток осознания боли. Самоубийство является результатом трагедии, происходящей в душе человека»,[11] – делает вывод ученый.

Итак, перед лицом современного рационального мировоззрения феномен самоубийства со всей своей страшной и неумолимой силой свидетельствует о наличии таких явлений в жизни человека, которые, пренебрегаемые столь долгое время, начинают заявлять о себе, да еще в такой жуткой форме. Они встают перед современным обществом как страшная иррациональная загадка. Загадочность и непостижимость их для современного сознания, оторванного от опыта Церкви, кажется тем более устрашающей, что энергия падшего человека, освобожденная от сдерживающих начал Церкви, была направлена на обеспечение самых светлых и, казалось бы, цивилизованных форм жизни. А идеал цивилизованности – это, прежде всего, достижение максимального комфорта материальной жизни человека и всестороннее развитие душевной (но не духовной) жизни личности, освобожденной от религиозных «оков». И вот теперь «свободная» и «осчастливленная» всеми достижениями научно-технического прогресса человеческая личность почему-то отвечает на них таким загадочным и чудовищным протестом.

И еще один парадокс для современного мышления: статистика неумолимо свидетельствует, что эту самую жуткую форму неприятия жизни избирают именно люди, максимально восприимчивые к благам цивилизации и, казалось бы, призванные наслаждаться ими. Как показали исследования, «герой современного самоубийства – выходец из «среднего слоя», т. е. потребляющий культуру»[12]. Большинство покончивших с собой имели хорошие показатели в учебе в годы своего пребывания в школе или институте, т.е. были достойными представителями цивилизации, исповедующей как идеал раскрепощение личности и свободу от всех запретов. Среди самоубийц очень маленький процент, например, бомжей или умалишенных. Почти всеми исследователями проблемы суицида также давно отвергнуто ложное представление, будто люди кончают собой из-за неблагополучия в материальной жизни: нищеты, болезни и проч. Очень высок процент самоубийств в молодежной среде – наиболее жизнерадостной, а потому, казалось бы, и наиболее жадной до благ цивилизации части общества. И, наконец, поразительнее всего высокие показатели детского суицида. «По данным Института дошкольного и семейного воспитания РАО, сейчас в России больше двух тысяч детских и подростковых завершенных самоубийств в год. Сегодня на одного детского психиатра в России в среднем приходится 26000 душ. По цивилизованным меркам – это запредельная цифра»[13] ... Более 70 процентов самоубийств совершают дети из внешне благополучных семей»[14]. 

Таков парадокс эпохи прогресса, отвергнувшей «устаревшие» христианские ценности: человек пытается построить рай на земле, чтобы в итоге попасть в ад. Что это – как не доказательство полной несостоятельности современного мировоззрения и смертный приговор пресловутым «общечеловеческим ценностям», в таком изобилии хлынувшим к нам с Запада с началом перестройки? Неудовлетворенные потребности человеческого духа, пренебрегаемые столь долго, заявляют о себе сегодня, на самом что ни на есть взлете человеческой цивилизации,такой непереносимой психической болью, которая превосходит любые формы физического страдания. «Попробуйте пообщаться с этими людьми, (то есть теми, которые пытались покончить с собой) – вам откроется такое, чего вы не увидите ни в одном фильме ужасов. Порой это целая вселенная кошмара!»[15] –  признается один из врачей кризисного стационара Российского суицидологического центра К. Б. Гацолаев, психиатр с тридцатилетним стажем.

Наука с ее рационализмом не в силах объяснить, почему сознание современного человека вдруг превращается в «фильм ужасов», почему движение людей по пути прогресса, постепенного улучшения материальных условий жизни, сопровождается нарастанием и аккумуляцией душевной боли – этого страшного предвестника самоубийства. Ответить на эти вопросы невозможно, не прибегая к опыту и знанию Церкви. Поэтому основные черты самоубийства, обнаруженные современным американским суицидологом в процессе исследования им множества случаев самоубийств, мы попытаемся рассмотреть в контексте православной антропологии.         

***

Согласно учению Церкви человек был сотворен с единственной целью: жить блаженной жизнью в самом тесном и органичном союзе с Богом – источником жизни и блаженства всей твари. Вне Его может быть только вечное умирание и  непрекращающаяся мука, так как люди, сотворенные Им для вечной жизни, после отпадения от Бога становятся заложниками вечной смерти.

Из этого предназначения человека – жить в Боге – вытекает очень важное следствие, а именно: человек не был сотворен как существо абсолютно самодостаточное и само по себе совершенное. Не существует так называемой «чистой» человеческой природы, т. е. такой, которая может существовать сама по себе, независимо от Бога. Человек может жить, развиваться и совершенствоваться во всей полноте своих природных потенций только при помощи Божественной благодати. Вне благодати человеческая природа не может существовать нормально. Благодать является как бы ее органической составляющей, ее «несущей конструкцией», делающей человека причастником жизни Бога – источника вечной и блаженной жизни. А благодать – это Божья любовь к человеку, воспламеняющая его ответную любовь к Богу в напряженном стремлении к соединению с любящим его и любимым им Творцом. Но через грехопадение «человек сознательно и добровольно нарушил союз любви с Богом – свою жизнь, силу и значение он перестал сознавать, чувствовать и полагать в Боге... Человек признал себя способным прожить самостоятельно, он полагал всю надежду на свои человеческие силы и средства без высшей религиозной поддержки, без непосредственной связи с Богом... Центр тяжести своей жизни он перенес на себя, вне живого, ближайшего отношения к Божеству... Этот акт самоутверждения был... заблуждением, ошибкой как сознания, так и воли человека... Вместо истинной жизни, к которой человек предназначен, для него началась жизнь нездоровая, ложная, мнимая, ведущая c неумолимою необходимостью закона к смерти и физической, и духовной, к вечной неудовлетворенности и страданиям»[16].

Заменив объект своих естественных стремлений к идеальному, Бога, самим собой, от любви к Богу перейдя к самолюбию, человек полностью погрузился в сферу чувственной жизни. Свою природную жажду в духовном блаженстве человек стал реализовывать преимущественно через чувственные наслаждения и естественные потребности организма, которые обретают на этом пути уродливые формы. К такому гипертрофированному противоестественному удовлетворению телесных потребностей человека понуждают злые духи или демоны. Преп. Максим Исповедник пишет, что «посредством [этих естественных желаний] действовала всякая лукавая сила, по страсти естества побуждая волю через естественные страсти обратиться к тлению неестественных страстей».[17] В результате произошло тотальное и необратимое порабощение человека стихиями этого мира и, что самое главное, духам злобы поднебесной, которые гораздо могущественнее человека в его падшем состоянии.

Человек стал жить наперекор естественным законам своей собственной природы, и развитие пошло не на рост, а на убыль. Вместо того чтобы черпать жизненную энергию из сферы духовной, человек возжелал обрести ее в сфере материальной, чувственной. Внутри человека появился роковой разлад. «Отказавшись от общения с Богом, но... не имея никакой реальной возможности отказаться вместе с тем от абсолютного характера своих духовных потребностей, человек оказался в безысходном и самом жалком противоречии сам с собой, стал носить в себе внутреннее непрепобедимое раздвоение, вступил в сферу ничем непрепобедимых противоречий мысли и жизни»[18]. «Не то делаю, чтò хочу, а чтò ненавижу, то делаю (Рим. 7, 15)» – лаконично определил этот трагический разлад ап. Павел.

Порочный способ удовлетворения естественного стремления к дающим жизнь благам посредством чувственных наслаждений, расходующих жизненную энергию, разрушал природу человека. Чувственное наслаждение неизбежно влекло за собой страдание как сигнал противоприродного растрачивания сил.

Таким образом, человек после грехопадения оказался замкнутым в порочном круге чувственных наслаждений и страданий. И так как стремление к блаженству является основным  законом существования, а смерть и страдания для человека противоестественны, то новым принципом его жизни становится постоянное стремление к плотским наслаждениям – для того, чтобы избежать страдания. Но наслаждение  и страдание – это две стороны одной и той же медали, где страдание есть отсутствие наслаждения, и где наслаждение «перетекает» в страдание. Их почти что равнозначность подчеркивается и языковой формой, которую имеют эти понятия в греческом языке: идони-одини – наслаждение-страдание. Преподобный Максим Исповедник, чтобы передать весь ужас существования человека в порочном круге монотонно и бессмысленно чередующихся наслаждений и страданий, этих почти что неразличимых продуктов жизнедеятельности падшего человека, часто использует эту связку идони-одини, идони-одини. Неистовая погоня за наслаждениями лишь увеличивает тяжесть страданий, делая их в итоге невыносимыми.

Страдание, таким образом, формируется в сфере духа как сигнал отсутствия благодати – источника жизни человека. Стремление заглушить страдание посредством чувственного наслаждений влечет разочарование и лишь усиливает страдание, потому что дух не может находить успокоения в иноприродных для него недуховных наслаждениях. При повторных попытках заглушить страдание плотскими удовольствиями дух и душа все более опустошаются, истощая тем самым все силы человека. Жизнь его превращается в цепь непрерывных страданий.

Дух человека умирает в момент отвержения благодати. Но поскольку благодать присуща богозданной природе человека, эта духовная смерть образует феномен мертвенной жизни, т.е. противоестественной жизни в состоянии отвержения благодати, а потому исполненной мук и страданий. С другой стороны, противоприродное удовлетворение естественных телесных потребностей ради наслаждения приводит к постепенному истощению жизненных сил, к разного рода физическим болезням. Когда же после смерти духа их запас окончательно истощится, умирает тело, а духовная смерть переходит в вечность.

Вот где источник психической боли, толкающей к самоубийству – болезнь духа. Подчеркнем еще раз особую природу этой мистической боли: по отношению к ней боль физическая является вторичной, ибо давно доказано, что люди могут переносить самые невероятные физические страдания, не помышляя о смерти, пока у них еще остаются духовные силы. Мало того, если дух оживлен прикосновением благодати, эти страдания даже способствуют духовному возрождению человека, о чем свидетельствуют жизнеописания христианских мучеников и подвижников.

Отсюда понятна и другая константа самоубийства, отмеченная американским суицидологом: «Самоубийство порождается нереализованными, заблокированными или неудовлетворенными психологическими потребностями... Встречается множество бессмысленных смертей, но никогда не бывает немотивированных самоубийств, любой суицидальный поступок отражает ту или иную неудовлетворенную психологическую потребность».[19] Но, как мы видим из учения Церкви, эти потребности и нельзя реализовать, ограничиваясь только сферой чувственной или эмоциональной жизни. И хотя люди обычно совершают суицид в экстремальных ситуациях, таких, как развод, потеря работы, неразделенная любовь, тяжелая болезнь, большинство экспертов предполагает, что это скорее повод для суицида, чем его причина.

Перейдем к другой особенности, характерной для всех случаев самоубийства: «Общей задачей суицида является прекращение сознания, – пишет Шнейдман. – Самоубийство легче всего понять как стремление к полному выключению сознания и прекращению невыносимой психической боли, особенно если это выключение рассматривается страдающим человеком как вариант выхода – и надо сказать, очень надежный вариант выхода – из насущных, болезненных жизненных проблем»[20]. Довольно ценное наблюдение. Оказывается, и в суициде человек остается верным основному своему жизненному принципу: избегать страданий за счет наслаждений. В этом смысле суицид представляет собой как бы завершающий акт духовного опустошения человека чувственными наслаждениями, или, другими словами, максимальную точку эволюции падшего человека в направлении удаления от Бога. Здесь нужно уточнить: максимальную точку только в пределах этой земной жизни, поскольку процесс отпадения, как мы можем видеть из учения Церкви, не имеет конца. В пиковых виражах этой бессмысленной и патологической гонки по замкнутому кругу наслаждений и страданий первые становятся почти что неразличимы от последних (вспомним: идони-одини), будучи их источником. Вне благодати Божией у духовно опустошенного человека не остается другого способа избежать страданий, как только прекратить работу этого механизма чувственной жизни, постоянно вырабатывающего страдания как продукт сгорания чувственных удовольствий. Действительно, что еще остается делать грешному человеку, когда он осознáет, что все эти так называемые радости жизни приносят одни мучительные страдания. Духовно опустошенный в этом бессмысленном круговращении удовольствий и страданий он возненавидит эти «радости жизни» и саму жизнь. «Возможность самоубийства есть одно из утешений, если все другие утешения исчерпаны»[21]. Живым гениальным воплощением этой психологии саморазрушения явился в 19 веке пессимизм Шопенгауэра, «который призывал к мировому самоубийству, к угашению мировой воли к жизни, порождающей муку и страдание»[22]... «Мне больно, и, знаешь, я очень устал... Я не вижу в жизни никакого смысла, не понимаю, зачем она мне, мне просто надоело... Куда бы я ни пошел, чем бы ни занялся, мне тоскливо до жути. Лучше б я не рождался!»[23] – вот психология грешника, разорвавшего связь с Богом, ибо без Бога человек неизбежно теряет вкус к жизни. Это – психология  самоубийцы.

Феномен суженного «туннельного» сознания – еще одна  общая черта самоубийства, выделенная американским суицидологом. «Сужение или «туннельность» сознания, – пишет Шнейдман – заключается в резком ограничении выбора вариантов поведения, обычно доступных сознанию данного человека в конкретной ситуации, если его мышление в состоянии паники не стало дихотомическим (либо-либо)… Либо я достигну некоего особенного (почти волшебного) разрешения всей ситуации, либо же перестану существовать. Все или ничего. Варианты выбора снизились до двух... Либо волшебное разрешение проблемы, либо смерть»[24]. Знаменательно это словечко «волшебное» в данном определении. Здесь нет упования на Бога, а есть ожидание чуда, совсем как в детской песенке: «Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете». А поскольку надежда на волшебника иллюзорна, то естественно рождается чувство безнадежности и беспомощности, которое является еще одной характерной особенностью самоубийцы. «Следом возникает отчаяние, порожденное ограниченным видением только двух альтернатив, а не трех или большего числа вариантов выбора, какие обычно предлагает повседневная жизнь»[25]. «Я ничего не могу сделать (кроме как прервать эту цепь страданий), и никто не может мне помочь (облегчить боль, которую я испытываю)». Туннельность сознания самоубийцы – это наиболее полное и «совершенное» выявление психологии падшего человека, загнавшего себя как бы в мрачный туннель, из которого, после того как он окончательно растратит себя в бесплодных наслаждениях, доставляющих одно страдание, только один выход – в смерть. Словом, живи, пока живется, пока есть силы и здоровье, а потом – мрак безысходности перед лицом неизбежной смерти. И что хорошего в этой жизни, если все подвержено распаду и тлению? Такая вот безальтернативная перспектива. «Земля еси и в землю отыдеши».[26] Напрасно утешать себя прибаутками, вроде «живи и радуйся жизни» или «не думай о смерти». Не поможет и  «героически-отчаянная» бравада: «после меня хоть трава не расти». Это геройство вскоре улетучится как дым, и останется только затопляющее душу отчаяние безысходной тоски. Для человека с туннельным сознанием нет выхода на просторы бессмертия – есть лишь бегство от ужаса, заполняющего душу, в скорейшую смерть.

Таким образом, самоубийство – это логический итог грехопадения или, по мысли Ф. М. Достоевского, предел человеческого своеволия. И «реплика ветхозаветного Змия Эдемского: «Вы будете как боги» (Быт. 3, 5) обретает смысл: «Кто смеет убить себя, тот бог»[27]. Чтобы стать богом, человек должен победить страх смерти – этот предел наслаждений и страданий, – должен убить себя ... чтобы доказать, что он один хозяин жизни и смерти.

Таков воистину страшный подтекст идеологии «свободы» – этого нового идола современного человечества. Пресловутые «права человека» включают в себя и право распорядиться своей собственной жизнью вплоть до права на самоубийство. Полная свобода воли – в способности к самоубийству. «Никто не даст нам избавленья, ни Бог, ни царь и не герой – добьемся мы освобожденья своею собственной рукой», – провозглашает известный гимн «свободы». Так и напрашивается уточнение: «Наложим на себя руки». Современный исследователь проблемы суицида Олег Дарк пишет: «Самоубийство – всегда бунт: против природного, социального или индивидуального устройства (отсутствия таланта, привлекательной внешности). Это последний, который всегда в запасе, способ изменить существующее, что и значит стать творцом (на место Творца). Предельный критерий творческой самостоятельности – право самому выбрать свою смерть (время, место и форму)»[28].

Итак, самоубийство – это предел своеволия. Но сущностью своеволия является самолюбие, ибо любовь к Богу понуждает творить волю Божью, а любовь к себе – исполнять собственную волю. Когда мы говорим, что в грехопадении человек поставил себя на место Бога, то это означает, что он возлюбил вместо Творца тварь и, прежде всего, себя. Человек изменил объект своей любви, а энергия, сила любви осталась. Любовь – это самая мощная из энергий духа человеческого, и как, отражение основной Божественной энергии – бесконечной любви к человеку вечного Бога – она несет на себе печать бесконечности.  «Любовь человека живет бесконечным стремлением к своему объекту,она полностью удовлетворяется только при встрече с Богом, с Бесконечностью»[29]. Бог как бесконечный предмет человеческой любви, соответствующий бесконечности ее стремления, заменяется после грехопадения конечным предметом, на который направляется вся бесконечность человеческой любви. В этом корень греха. «Страсти – это бесконечная привязанность к конечным вещам и людям»[30]. Поэтому обожествление твари вместо Творца является необходимым следствием идеологии нового грехопадения, совершившегося и совершающегося, начиная с эпохи Возрождения.

Парадоксальным образом это своевольное самолюбие, погружающее человека в мучительное круговращение удовольствий и страданий, на самом деле оборачивается ненавистью к себе и к миру. «Эта бесконечная привязанность к конечным вещам не может удовлетворить подлинной бесконечной жажды сердца. Только встреча сердца с Богом способна удовлетворить его жажду»[31].Поэтому истинной любовью можно любить только Бога, Того, Кому обязан жизнью, всем своим существованием и будущим вечным блаженством. Любовь же к себе, эгоизм или эгоцентризм – это любовь к тому, что не может дать жизни и блаженства, а поэтому это «любовь» к смерти, которую естественно было бы ненавидеть. «Психологический парадокс заключается в том, что ненависть и отвращение к себе есть вместе с тем эгоцентризм, поглощенность собой, бессилие выйти из себя, забыть себя и подумать о других»[32]... Вот почему «обожествление человека, человекобожество может предельно проявить себя лишь в насильственной смерти»[33]. Если человек бог, то он сам может победить боль и страдание... «Человек хочет лишить себя жизни, но он хочет лишить себя жизни именно потому, что не может выйти из себя, что он погружен в себя. Выйти из себя он может только через убийство себя. Жизнь же закупоренная в себе, есть невыносимая мука. Самоубийца всегда эгоцентрик, для него нет больше ни Бога, ни мира, ни других людей, а только он сам... Психология самоубийства есть психология замыкания человека в самом себе, в своей собственной тьме»,[34] – пишет Николай Бердяев.

Круг замкнулся … Ловушка захлопнулась … Страшная инерция грехопадения, постоянного убегания от страданий в погоне за наслаждениями, может разрешиться этим окончательным бегством – бегством от самого себя, от страшной зияющей пустоты в самом себе, которую уже не заполнить никакими наслаждениями. Оно становится последним наслаждением, последним «утешением, когда все другие утешения исчерпаны»[35]. Бегство – еще одна из наиболее характерных черт самоубийцы. «Эгрессией или бегством, – пишет Эдвин Шнейдман, – называется преднамеренное стремление человека удалиться из зоны бедствия или места, где он пережил несчастье. Вот примеры из суицидальных записок: «Покончив с собой, я избавлюсь от всего»; «Теперь, наконец, придет свобода от душевных мучений». Самоубийство является предельной эгрессией, на фоне которого меркнут все прочие виды бегства – уход из дома, увольнение с работы, дезертирство из армии или развод с супругом»[36]. 

Страшная диалектика «переливания» наслаждений в страдания (эдони-одини) находит свое окончательное завершение в полном совпадении «последнего» наслаждения с предельным страданием. Как можно уйти, убежать от себя, от невыносимой муки своей собственной самости при полном оскудении источников любви к чему-то или кому-то другому помимо себя самого, когда для тебя «нет больше ни Бога, ни мира, ни других людей, а только ты сам»?[37] Парадоксальным образом это бегство, этот «выход» является уничтожением последнего шанса реального выхода из самого себя. А реально выйти из самого себя – значит хотя бы на мгновение забыть о себе, о своих «психологических проблемах», осознать, что вокруг тебя есть люди, которым нужен ты, а над тобою Бог, Который нужен тебе, и Который бесконечно тебя любит.

***

 Давайте теперь посмотрим сквозь призму церковного учения на современное духовное состояние человека, где предельной точкой грехопадения является суицид.

Современный человек – прежде всего, человек развлекающийся. «Человек создан для счастья, как птица для полета» – эти слова Максима Горького стали девизом современной цивилизации. Поток реклам взывает и убеждает «брать от жизни все». Индустрия развлечений является сегодня самой доходной отраслью. С каждым днем изобретаются все более утонченные наслаждения, растет спрос на все более острые ощущения. Понятно, что в результате они порождают лишь более изощренные страдания и острую боль.

Самоуслаждение, как мы видели, загоняет человека в жизненный «туннель» или тупик. Погружаясь в омут чувственных удовольствий, человек попадает в дурную бесконечность никогда полностью неудовлетворимых, но неуклонно усиливающихся желаний. Известно, что все наши чувства подобны желудку, постоянно требующему пищи. Страсть – бездна, в которую можно падать всю жизнь. С другой стороны, опутанный множеством привычек и страстей, человек, как мы видели выше, коротко замыкается на себе, на своих проблемах, переживаниях. Круг его общения сужается чуть ли не до уровня персонального компьютера. Учеными подмечено, что современный человек отличается низкой общительностью, пониженной контактностью. Парадоксально, но большие города с их неограниченными возможностями для удовлетворения всех потребностей современного человека, становятся городами одиночек. 

Философ 19 века Дюркгейм видел глубинную причину роста тенденции к самоуничтожению как раз в ослаблении общественных связей, сплачивающих людей друг с другом. Людей разобщает разнузданность чувств и желаний, освобождение их из-под общественного контроля. Причем рост числа суицидов пропорционален росту дезинтеграции или разобщенности общества. И наоборот, наивысшей сплоченностью общество отличается в годы тяжких испытаний, бедствий, войны, голода. В эти периоды, соответственно, и самые низкие показатели самоубийств.[38] Общественная сплоченность – это лишь внешнее обнаружение самой главной формы сплоченности – духовной, которую обеспечивала Церковь. Соборность Церкви – это сплоченность или единство людей на самом фундаментальном, «природном», т.е. духовном уровне. Ею если не окончательно преодолевались, то смягчались любые формы разделения людей по имущественному положению, по уровню образования и т. п., не допуская распада общества  на враждующие партии и группы.

К сожалению, современное общество достигает сегодня предела дезинтеграции. Установка на достижение максимального комфорта земной жизни превращает общество в толпу эгоистов, постоянно противоборствующих друг другу. А эгоист смотрит на другого человека лишь как на объект своих вожделений или как на потенциального противника. Он не способен к самопожертвованию, к любви. Наукой констатируются ослабление семейных, дружеских связей, а случаи суицида среди женатых людей встречаются гораздо реже, чем у одиноких.

Современные люди нередко нервны, мнительны, напряжены, мрачны, тяжелы в общении, раздражительны, часто срываются по незначительному поводу, не имеют сил любить, терпеть. Все это – плоды разобщенности и господствующего ныне духа уныния.  По наблюдениям ученых-медиков наш век – это век депрессии, и где-то к 2010 году депрессия по прогнозам психиатров станет уже естественным состоянием психики человека.

Усилению трагического разлада человека с самим собой и другими людьми, появлению различных предвестников суицида в форме неврозов, депрессии, душевной и духовной опустошенности, способствует еще такой немаловажный психологический фактор, как мечтательность. Церковь всегда считала мечтательность греховной наклонностью души, чреватой опасностью духовного самообмана и самообольщения – состояния, в православной аскетике называемого «прелестью». А из церковной практики известно, что «прелесть» нередко приводила незадачливых подвижников к самоубийству.

Когда человек живет преимущественно чувственной, страстной жизнью, он погружается в мир иллюзий, мечты и грез. Привязанность к чувственным удовольствиям, безмерно усиливающаяся и закрепляемая достижениями цивилизации, по слову преп. Максима Исповедника «научает домогаться неосуществимого и невозможного в пределах намеченной цели»[39] или, другими словами, бесконечного наслаждения конечными чувственными удовольствиями. Эта неосуществимая мечта неизбежно влечет за собой горечь разочарования, потому что любая цель, ограниченная рамками этой земной жизни никогда не сможет удовлетворить бесконечных запросов человеческого духа. В психиатрии существует такой термин как «депрессия победы». Им обозначается состояние, возникающее на вершине успеха. И Лао-Цзы учил, что «встречать победителей должны плакальщики и могильщики»[40].

Человек постоянно строит воздушные замки, а потом стонет под их развалинами. В этой заведомо обреченной на неудачу гонке за призраками счастья человек в итоге опустошается и разочаровывается в жизни. «По мнению известного философа и психолога Эрика Фрома деструктивная сила, сила саморазрушения, возникает из-за невозможности человека осуществить свой жизненный проект»[41]. А жизненные проекты современного человека становятся все более иллюзорными и призрачными. Он постоянно, на каждом шагу наталкивается на досадные, терзающие душу противоречия между «идеалами» современных рекламных клипов, образами удачливых мифических героев из современных сериалов и «серой» действительностью. Вся жизнь – сплошное наслаждение, как проповедуют сегодняшние учителя и реформаторы жизни, а на самом деле она полна страданий, и эти страдания тем сильнее, чем острее наслаждение. В результате человек испытывает душевные мучения из-за невозможности реализации своих призрачных, фантастических планов. К своим обычным и неизбежным жизненным трудностям и скорбям он прибавляет еще и эти «скорби собственного сочинения» – скорби, которые человек сам «намечтал» себе.

Современная масскультура, компьютеры, средства mass-media еще больше увеличивают разрыв между мечтой и реальностью. Они погружают человека уже в некую виртуальную реальность, в настоящий мир призраков, где обитают совершенно нереальные герои с совершенно нереальными возможностями и нереальными запросами. Человек создает вокруг себя некую искусственную среду обитания, а через СМИ ему постоянно навязываются искусственные модели поведения, искусственные потребности. Ему внушается, что без них не прожить.

Мода – это еще один из механизмов введения человека в уныние. Колесо моды вертится, не останавливаясь, и за ним очень трудно угнаться. Только человек успевает обзавестись средствами для приобретения очередной модной вещицы, как она уже выходит из моды. Все время он должен бежать за уходящим поездом. Невозможность соответствовать постоянно навязываемым псевдосветским нормам поведения – важная причина депрессии современного человека среднего класса. Он чувствует себя отверженным, когда не может позволить себе иметь престижную марку Мерседеса, престижный круг знакомых, ходить в престижные рестораны. Нередко такие «неудачники по жизни», оказавшиеся на обочине своего местечкового «бомонда», превращаются в «экстремалов»: свою надуманную «ущербность» они пытаются компенсировать за счет страстного увлечения опасными для жизни, экстремальными видами спорта, становясь потенциальными самоубийцами. 

Именно в ключе искателей наслаждений воспитываются сегодня целые поколения. «Я хочу, чтобы мой ребенок жил счастливо и не знал горя» – таково основное воспитательское кредо многих сегодняшних родителей, старающихся исполнить любой каприз своих драгоценных чад. Из этих «баловней судьбы» формируется современная армия фанатов мечты, фанатов рекламы, фанатов тусовок, на которых происходит слом индивидуальностей. Люди, вырванные из реальности, теряются в жизни и теряют самих себя. Один из участников эстрадной группы «Иванушки Интернешнл», не вынеся контакта с реальностью, выбросился из окна многоэтажного дома. Созданный им мир призраков убил своего творца, а примеру кумира последовали еще две девушки. Ведь суицид, как и любая другая страсть, заразителен…

***

Русский ученый XX века профессор Дмитрий Федорович Горбов, изучив истории самоубийств многих знаменитостей – художников, поэтов, музыкантов – пришел к выводу, что самоубийство – это убийство «черного человека» в себе. «Черный человек» – этот мрачный спутник измученной души, неотступно преследующий ее, классический персонаж искусства. Вспомним хотя бы историю Моцарта: «черный человек», заказавший ему «Реквием», оказался предвестником его смерти. Этот мрачный «незнакомец» преследовал также и Есенина. Поэт упоминает о нем в одной из своих поэм:

«Черный человек на кровать ко мне садится,

Черный человек спать не дает мне всю ночь»[42].

Однажды в номере гостиницы «Англитер» Сергей Есенин, взглянув на себя в зеркало, в ужасе разбил его тростью. Он увидел в зеркале кроме себя еще «кого-то» страшного...

Нетрудно догадаться, кто этот «черный человек». Душа не выносит его сожительства, настолько оно тягостно. Душа как бы леденеет и цепенеет. И человек готов убить себя, лишь бы убить беса, поселившегося в нем. В церковном практике изгнания злых духов из человека (или так наз. «отчитке») этот бес называется духом тоски предсердечной или духом тяжелой сердечной тоски. «Тоска, как выпавшая гадина, сковала сердце черной петлею», – такое описание предсердечной тоски мы встречаем в одной из песен свящ. Олега Скобли. Одержимые духом самоубийственной тоски свидетельствуют, что в таком состоянии меняется само восприятие окружающей действительности. Все предметы вокруг – люди, вещи, даже самые стены квартиры, в которой находишься, становятся постылыми и невыносимыми до боли. И если твоя квартира на четвертом этаже, то так и подмывает выброситься из окна. Тоска буквально душит, кажется, что вот-вот сойдешь с ума или покончишь с собой (Л. Н. Толстой в минуты приступов этой тоски «был вынужден прятать веревки и галстуки, и не брал на охоту ружья»[43]). И еще человек чувствует присутствие рядом с собой кого-то страшного. Его не видно, но душа чувствует – он здесь, он рядом, твой «черный человек»... Таков итог окончательного раскрепощения личности, о котором мечтали все наши свободолюбцы: пустота опустошенной души с подселенцем из преисподней.

Атеистическое сознание не раз пыталось разделаться с «предрассудком» о существовании дьявола, вытеснить его в область нереальности, мифа. Но «демифологизированный» и превращенный в сознании современного человека чуть ли не в забавный персонаж древний дракон снова дышит в лицо человечеству смертоносным дыханием. Дьявол и его слуги сходят со страниц дешевых бестселлеров, с экранов телевизоров и компьютеров и приступают к человеку не в традиционном устрашающем, а в «приемлемом» для него виде, например, как благородные представители внеземных цивилизаций (НЛО). Но, приблизившись к человеку, они заражают его своим холодом и мраком, отравляют его существование. И тогда человек начинает ненавидеть себя, потому что в нем поселяется «черный человек». Присутствие этого «черного человека» в себе самоубийцы, как правило, чувствуют, но с упорством неверующих людей отказывается признать существование дьявола, увлекающего их в пучину отчаяния. Архиепископ Иоанн Шаховской пишет от этом так: «Самоубийцы, пред самоубийством своим, совсем не знают, что около них стоит гадкий (невыразимо) злой дух, понуждая их убить тело... И советует этот дух, и убеждает, и настаивает, и понуждает, и запугивает всякими страхами: только бы человек нажал гашетку или перескочил через подоконник, убегая от жизни, от своего нестерпимого томления ... Человек и не догадывается, что «нестерпимое томление» не от жизни, а от того, от кого и все мысли, «обосновывающие» убиение себя. Человек думает, что это он сам рассуждает, и приходит к самоубийственному заключению. Но это совсем не он, а его мыслями говорит тот, кого Господь назвал «человекоубийцей искони». Человек только безвольно соглашается, невидимо для себя берет грех диавола на себя, сочетается с грехом и с диаволом»[44] ...

Теория «черного человека», согласная с опытом Церкви, хорошо объясняет две наиболее парадоксальные и непонятные для безрелигиозного сознания черты самоубийства, выделенные американским суицидологом Шнейдманом. Первая: «Внутренним отношением к суициду является амбивалентность», то есть... «люди, совершающие самоубийство, испытывают двойственное отношение к жизни и смерти даже в тот момент, когда кончают с собой. Они желают умереть, но одновременно хотят, чтобы их спасли... Для самоубийства типично состояние, при котором человек перерезает себе горло и одновременно взывает о помощи, и оба эти действия являются искренними и непритворными. Амбивалентность представляет собой совершенно естественное состояние при самоубийстве: чувствовать, что ты должен совершить его, и одновременно желать постороннего вмешательства ... Люди были бы счастливы не идти на саморазрушение, если бы не «должны» были предпринять его».[45] Это «должны» в формулировке ученого – прямо в точку. Слово как бы указывает на некое внешнее насилие над волей человека. Вспоминается признание на следствии убийцы трех оптинских иноков в Пасху 1993 г.: «Не хотел убивать ребят, но я должен был отомстить Богу в лице его служителей». Самоубийца тоже может сказать, что не «хочет» убивать себя, но «должен» это сделать, потом что этого хочет тот, кто завладел его душой.

И вторая черта: «Общим коммуникативным действием при суициде является сообщение о своем намерении... Многие люди, намеревающиеся совершить самоубийство, несмотря на амбивалентное отношение к планируемому поступку, исподволь, сознательно или безотчетно подают сигналы бедствия, как бы снабжая окружающих ключами к своему намерению, они стенают о своей беспомощности, взывают о вмешательстве или ищут возможности спасения (сс. 269-270)»[46]... Иными словами в периоды приступов самоубийственной тоски человек, самоубийца, становится более похож на жертву, чем на самостоятельного решителя своей участи. Как бы некая посторонняя сила воздействует на него против его воли, и он, чувствуя бессилие ей сопротивляться, пытается прибегнуть к помощи окружающих.   

***

Суицид – это яркий фонарь, который высвечивает, вырывает из полумрака обыденности и людской теплохладности основные истины Православия. В этой самой горячей точке духовной брани, в ее эпицентре, отвоевываются или проигрываются основные ценности, решаются важнейшие проблемы. Здесь сталкиваются самые веские «за» и «против» в отношении веры и неверия, и опытно подтверждаются непреложные ценности христианства. Здесь, в этой горячей битве между Богом и дьяволом за души людей находится, наверное, ключ к пониманию смысла и значения победы над смертью, одержанной Христом. Научный опыт исследования суицида является одновременно опытным подтверждением основных, фундаментальных истин Православия и свидетельством того, что только Церковь обладает средствами борьбы против этого страшного современного бедствия. Только с этой точки зрения, как мне кажется, и нужно подробно рассматривать эту проблему, а если не так, то лучше и вовсе ее не касаться, памятуя предостережение отцов не «исследовать бездны сатанинские» из-за возможности заражения этой страшной духовной болезнью.

И на фоне этой мрачной современной проблемы ярче всего оттеняется тема Креста, которая проходит красной нитью через все церковное учение. Крестом исцеляется основная болезнь падшего естества человеческого – мучительная, противоестественная потребность в греховном наслаждении, приносящем страдания, и в конечном итоге –  смерть. Потребность по сути своей самоубийственная. Из-за влечения к смертоносным наслаждениям, влечения, называемого в Церкви первородным грехом, каждый человек несет в себе, в своей плоти зародыш саморазрушения и является как бы потенциальным самоубийцей. В каждого из нас сатана впрыснул этот яд, поэтому нужно, прежде чем помогать другим, уничтожить смертоносное начало в себе – остановить поток разрушительных страстей, истощающих душу и тело. Человек тянется к наслаждениям, потому что боится страданий и бежит от них, попадая в итоге из огня да в полымя. Церковь знает – надо претерпеть страдание. Нужно «возлюбить прежде всего скорби и печали»[47], как учил преп. Иссак Сирин, то есть, взять и понести свой Крест. Жизненную энергию, уходящую через страсти «вниз» нужно силой покаяния через страдания «выталкивать» «вверх», пока она в самой «верхней точке» – в духе, не соединится c потоками животворящей энергии или благодати Божией, с потоками Божией любви. При мертвости духа и непомерной требовательности чувств отказ от греховных наслаждений на первых порах всегда мучителен для человека и страстворен со скорбью. Но когда дух наш оживет, снова придя в соприкосновение с естественным источником нашей радости и блаженства – с Богом, тогда скорбь эта претворится в радость, о которой даже не снилось людям, привыкшим находить сомнительное удовольствие в угождении своей плоти. Об этом свидетельствует тысячелетний опыт Церкви. Вот как он отражен в писаниях одного из великих подвижников Православия, свят. Григория Паламы: «Есть некая непрестанная энергия, благодатно поселяющаяся, живущая и укореняющаяся в душе, порождающая источник святой радости, которая притягивает к себе ум, уводит его от разнообразных вещественных представлений и настраивает так, что ему не сладки никакие телесные наслаждения... Потому что как наслаждение, идущее от тела к уму, делает весь ум телесным, нисколько не освящаясь от слияния с высшим, а наоборот, передавая уму свою низменность, от чего весь человек становится «плотью».., – так и духовная сладость, переходящая от ума на тело, и сама нисколько не ухудшается от общения с телом и тело преображает, делая его духовным, так что оно отбрасывает злые плотские стремления и уже не тянет душу вниз, а поднимается вместе с ней, от чего и весь человек становится тогда «духом»[48]... Таково удивительное свойство Креста Христова, парадокс благости ига и легкости бремени Христова (Мф. 11, 30) –  «идея», неприемлемая для «крестоборческого» сознания современного человека с его неуемной жаждой наслаждений и принципиальным нежеланием терпеть «законно причитающиеся» ему за эти наслаждения страдания.

В этом смысле суицид и самопожертвование через Крест являются полными антиподами. Это как бы крайние, критические точки, после которых процесс движения личности к спасению или погибели становится необратимым. Казалось бы, одинаковые по результату (смерть) – они, тем не менее, абсолютно противоположны по сути. Иначе бы не взывал сатана устами христоубийц: «сойди со Креста... и уверуем в Тебя (Мф. 27; 40-42)». Самоубийц сатана, наоборот, со всей своей чудовищной изобретательностью уговаривает, убеждает, толкает на самоубийство. Это потому, что смерть в том и другом случае имеет абсолютно противоположные знаки и значение. Речь идет о смерти телесной, которая, по сути, еще не есть смерть, а есть лишь переход, пусть страшный и мучительный, в настоящую уже смерть или жизнь.

Суицид – это убийство жизни, убийство в себе человеком последней искры истинной жизни, искры благодати, которая до последней минуты живет в его сердце и, как голос совести, подсказывает, что ему надо делать, дает ему выход. Самоубийца принципиально не желает страдать, отвергает крест, который он сам же соорудил из своих страстей. В этом он верен основной своей жизненной линии, определяемой погоней за удовольствиями. Он самовольно выключается из Божественного плана, плана спасения человека от вечной смерти. А этот план после грехопадения мог осуществиться только через принятие страданий, как последствий страстной жизни, через терпеливое несение своего жизненного креста. Суицид – это предельный вызов, категорическое несогласие и отвержение Божественной воли, Божественной любви, Которая так возлюбила человека и возжелала его спасения, что Сама предала Себя на крайние мучения, взяла на себя муку всего мира, страдания всех людей от века бывших и долженствующих быть. «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына своего единородного (Ин. 3, 16)» – для того, чтобы показать единственно возможный выход из безысходного жизненного тупика, в котором оказался человек после грехопадения.

   Суицид – это окончательная фиксация страстности, последний и самый решительный акт верности человека своей страстной натуре. Либо «волшебное» разрешение всей жизненной ситуации, в которой оказался человек, живущий своими страстями, либо смерть. Словечко «волшебное»[49] как раз и подразумевает, на наш взгляд, отвержение страдания, которое человек сам на себя навлек в результате возделывания удовольствий. Волшебное – такое же легкое и приятное, как удовольствие... Но в данном случае смерть – это тоже стремление к блаженству или, во всяком случае, к покою. «Мысль об аде в его религиозном понимании обычно не приходит в голову самоубийцы... При самоубийстве конечная цель состоит именно в обретении покоя неодушевленности»[50].

Именно в этом состоит главный и страшный обман сатаны: под видом покоя и блаженства он подсовывает человеку, в его естественном стремлении к ним, вечную муку. Здесь окончательно срабатывает механизм действия греха, контрольный его запуск. Все остальные его запуски были только репетицией этого последнего. Каждый на опыте испытал призрачность греховного наслаждения. Грех силен только в воображении и только в воображении он так неудержимо влечет человека к себе, но  на деле – всего лишь минутное, а может секундное сомнительное наслаждение, а затем скорбь, муки совести, страдания, болезнь, смерть... И вот человек, наконец, приблизился к краю бездны, к которой шел всю жизнь … А что, если встать на краю, и, затаив дыхание, заглянуть в бездну? А. С. Пушкин гениальным чутьем поэта уловил этот последний и самый страшный обман сатаны в преподносимом им человеку последнем дьявольском подарке, последнем захватывающем душу наслаждении-оборотне: «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслаждения». Интуицией пророка Пушкин почувствовал этот страшный надлом в душе падшего человека – глубоко затаившуюся в самых глубинах его подсознания потенциальную возможность согласия на этот последний «дар» сатаны, на этот последний, «самый сладкий и самый горький» плод предельной свободы воли, предельного своеволия. «Наконец-то все окончится, прекратятся все мучения и я, наконец, обрету полный покой, полную свободу от всего»… «Будете как боги»… «Стать богом». То есть испытать это окончательное наслаждение своей самости, своего своеволия, своей предельной свободы и независимости, предельного произвола, упоение божественной властью над жизнью и смертью. И в роковую минуту сатана может нажать на эту запретную, красную кнопку. И взрыв невероятной силы, как взрыв термоядерной ракеты оглушит и ослепит всю вселенную. И ангелы в ужасе содрогнутся при виде великого крушения человека и падения его в черную страшную пустоту, в «ничто» своей самости, где сокрыта бездна вечных, нестерпимых мучений. К этим мучениям он последовательно шел, жадно ища наслаждений и с нетерпением отвергая страдания, попирая Крест, Богом ему данный, как справедливое и целительное средство от боли и муки его своевольной души. Суть адских мучений состоит в том, что человек добровольно отвергает любовь Божью, излучающуюся от Креста Христова и сообщаемую только через собственный жизненный крест.

На Западе сегодня пишутся пособия для родственников самоубийц, потому что самоубийство – это страшная пробоина в семье самоубийцы, приносящая ей большой урон. Оно как некое проклятие рода, как оружие огромного радиуса действия, взрывная волна которого охватывает будущие поколения. Бывает, что в роду самоубийцы дети страдают психическими заболеваниями или наследуют тягу к самоубийству. Это семейное бедствие снижает жизненную энергию рода, ослабляет волю к жизни его членов.

Напротив, самопожертвование до смерти является высшей формой воли к жизни и потому самым сильным оружием против самоубийства. Недаром мученики называются семенем Церкви.Во все времена мученический подвиг – жертвенная смерть за Христа – считался самым достойным и великим венцом человеческой жизни. И это потому, что мученики с максимально возможной силой и убедительностью утверждали своей смертью такие жизненные сверхценности, за которые не только не страшно, но даже радостно умирать. Своей смертью, как это ни парадоксально, они вливали в души и сердца людей новые потоки энергии жизни, потому что освобождали их от страха, малодушия и греховного оцепенения, сковывающих людей со времен грехопадения и толкающих их на любые преступления ради сохранения своей крохотной и серенькой земной жизни. Страх, малодушие и греховное самолюбие раскалывают и разрывают все существо человеческое. Разрыв проходит по линии совести, наполняя душу густым мраком нравственных терзаний и сомнений. Этот внутренний разлад и вражда зачастую вырываются наружу вспышками ненависти на все и вся и заливают землю потоками крови ослепших отсвоей злобы людей. Всегда требовалась жертва, которая была бы способна успокоить своим неземным миром разрушительную стихию мятущейся совести и радостным светом разогнать мрак страха смерти, словно гвоздями прибивающий человека к праху и тлену земной жизни. Мученики Христовы – самые близкие и верные ученики Христа, вслед за Ним и вместе с Ним они несут нам весть о победе над смертью и о новой жизни. Сейчас как никогда, нам, нашему отечеству требуется их помощь, помощь новомучеников Российских. Никогда еще Россияне погружалась в такую бездну отчаяния и самоубийственного распада. Его может остановить только Божественная благодать и подвиг мученичества.

Самопожертвование, крестная смерть – это окончательная смерть страстности и, значит, окончательное, и уже необратимое ее исцеление и возвращение к предназначенному по естеству блаженству. Ибо воплотившийся Бог мог явить бесконечность своей любви в ограниченном смертном человеческом теле, только умерев за людей. Но эта вечная Любовь, которая есть вечная жизнь, соединившись со смертным телом падшего человека обессмертила его всего, оживотворила силой Своей собственной Любви.

Поэтому «крест есть единственная защита против самоубийства и единственная сила, которая может быть ему противопоставлена. Всякий человек, склоняющийся к самоубийству, должен осенить себя крестным знамением, принять крест внутрь себя. Именно тайна креста и есть осуждение самоубийства»[51].

***

Мы видим, как легко вписываются данные суицидологии в канву православного учения. «Бог есть любовь». Для многих и многих людей эта краткая формула христианства стала сегодня слишком абстрактной и бесполезной. «По причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь» (Мф. 24, 12). И в нашу эпоху постепенного вытеснения христианства из жизни людей по-новому раскрывается пророческий смысл слов Спасителя о том, что если  люди перестанут говорить о Нем, «то камни (в нашем случае окаменевшие души самоубийц) возопиют» (Лк. 19, 40). Какая жуткая реальность скрывается за этими словами! Когда все средства убеждения исчерпаны, только эти остывшие души-камни остаются последним аргументом в защиту отвергаемого многими основного христианского принципа Любви, практически единственного для выживания в этом мире для мира иного, «где нет ни болезней, ни воздыхания».[52] Эгоцентризм самоубийцы – это прежде всего резкий дефицит любви. Психологи и психиатры о некоторых своих тяжелых пациентах-суицидентах говорят, что «они воспитали в себе неспособность любить». Но именно эти люди остро нуждаются в любви, ибо находятся в том состоянии «окамененного нечувствия», когда утрачивается сама способность любить. Своими смертями они сигнализируют о жестокости и холодности окружающего мира. Э. Шнейдман отмечает «печальный и в то же время парадоксальный факт: общее коммуникативное действие при самоубийстве – это не проявление вражды, ярости или разрушения, и даже не замкнутость или депрессия, а именно сообщение о своем суицидальном намерении».[53] Поэтому каждое самоубийство – это не услышанный крик о помощи, разбившийся о пустоту, требование любви и доверия  с застывшими от холода смерти на губах упреком и обидой. Вот одно страшное признание: «Никто не остановил меня, не спросил, что случилось, не сделал даже малейшего движения в мою сторону... Никто не протянул мне руку, а я, вероятно, искала помощи, показывая всем своим поведением: «Мне очень плохо, у меня беда. Помогите мне. Но никто не отозвался».[54]  

Терапия для склонных к суициду людей – это наша к ним любовь. Но любовь – дар Бога, Который Сам есть Любовь, благодать Духа Святого. Поэтому болезни духа исцеляет благодать. Этим фундаментальным принципом любви нужно руководствоваться при всех формах суицидотерапии. По признанию специалистов, все рациональные способы борьбы с суицидальными настроениями в основном бесперспективны[55]. Конечно, утопающий хватается за соломинку, и, вероятно, нужны и телефоны доверия, и различные формы психотерапии, вовлечение в общественную жизнь людей, склонных к депрессии. Но любые методики без любви – это просто мертвые схемы…

***

Сегодня особенно актуальными для нас становятся слова великого учителя Русской Церкви свят. Игнатия Брянчанинова о том, что скорби являются уделом христиан последнего времени. В современном мире, в котором  откровенно и беспрепятственно насаждается грех во всех его формах, христианский подвиг в значительной степени затруднен. А по законам христианской аскетики недостаточность усилий по борьбе со «сластьми и похотьми» должна быть восполнена душевными скорбями. Поэтому удел многих современных людей – терпеть эти скорби душевные или «психическую боль». Для некоторых терпение «тоски предсердечной», обратившейся в греховную привычку, в страсть, может стать их настоящим жизненным крестом, как для одной из пациенток Шнейдмана, о которой в его книге упоминается, что она «моментально принималась думать о самоубийстве, если сталкивалась с любой трудной проблемой в жизни»[56]. Преподобномученица Мария Гатчинская[57] человеку, страдавшему тяжелыми и продолжительными приступами тоски, сказала: «Тоска есть крест духовный. Посылается она в помощь кающимся, которые не умеют раскаяться, то есть, после покаяния снова впадают в прежние грехи... А потому – только два лекарства лечат это, порой крайне тяжелое, душевное страдание. Надо – или научиться раскаиваться и приносить плоды покаяния, или – со смирением, кротостью, терпением и великой благодарностью Господу, нести этот крест духовный, тоску свою, памятуя, что несение этого креста вменяется Господом за плод покаяния... А, ведь, какое это великое утешение сознавать, что тоска твоя есть неосознанный плод покаяния, подсознательное самонаказание за отсутствие требуемых плодов... От мысли этой – в умиление придти надо, а тогда – тоска постепенно растает и истинные плоды покаяния зачнутся».[58] Совет – прямо обращенный к нашему времени и словно предназначенный для нас, современных христиан.  

И пусть нам, ныне живущим, и, прежде всего, всем тем, кто часто бывает мучим духом саморазрушения, утешением будет знаменитое сказание «о последнем роде», взятое из древнего христианского патерика: «Что мы сделали? – говорили святые отцы. Один из них,  Авва Исхирион, отвечал: «Мы исполнили заповеди Божии. Спросили его: «А что сделают те, которые будут после нас»?  «Они, – сказал Авва,  – сделают вполовину против нас». Еще спросили его: «А что те, которые после них будут?»  Авва Исхирион отвечал: «Люди века того ничего не сделают[59]. Но их постигнут напасти, и они, подвергшись напастям и искушениям, окажутся больше нас и больше отцов наших»[60].