Газета "Вестник" № 20 - 2015 г.

"Нюта-Ниточка"

Туда, где пройти невозможно

Перед Корсунь-Шевченковской операцией по разгрому крупной группировки противника необычно рано наступила оттепель. После оттепели начались снежные бураны. Жуткая метель била в глаза жёстким снегом. Он забирался за воротник, залеплял лицо. Обильный снегопад лёг на раскисшие поля и дороги, осложнив передвижение войск и техники. Полевая кухня не могла пробиться через поля без посторонней помощи. Обессилевшие, голодные, замёрзшие солдаты надрывались, выталкивая из непроходимой грязи орудия и автомашины. Каждый метр пути давался с трудом.

Павлу казалось, что уже никакая сила не сдвинет их орудие с места. Взрывами ответного артобстрела изрыто всё поле. Выполнение наступательных задач шло через нечеловеческие усилия людей при нескончаемом вытягивании техники. Неодолимая лавина грязи, перемешанная со снегом, сползала под колёса, сколько бы её ни отгребали. Вытаскивали одну машину – застревала другая. Поиски объездных дорог ни к чему не приводили. По полю шла пробуксовка ещё больше, чем по дороге. Гусеничные тягачи и танки почти не двигались с места. Машины застревали в снежном плену.

 Шла потеря драгоценного времени…  Нельзя позволить врагу укрепиться на новых рубежах. Каждый час был дорог. Каждая минута была борьбой за победу!  И эта победа зависела от успешного продвижения каждого человека, каждой машины, каждого орудия.

Нервы шоферов были на пределе. Они «крыли» непролазные места и выжимали из машины больше сил, чем имелось по техническим возможностям. На них валили ответственность за доставку людей, снарядов, орудий и раненых.

 

Дорога шоферов

на Корсунь-Шевченковский была их голгофой!!!

Всё это происходило в страшных условиях, под ожесточённым обстрелом разъярённого противника. Не приведи, Господи, если случалась поломка. Шофёр лез под машину и ложился спиной в глубокую ледяную грязь. Впереди сигналили встречные санитарные машины, сзади ругали абсолютно все  — за срыв выполнения приказа. Зачастую в кузов попадали грузы не по назначению, которые по приказу было брать нельзя, а по совести человеческой – нужно. Шофёра сначала упрашивали взять груз, потом угрожали, кричали, приказывали, стучали кулаком по капоту. Каждый груз был чрезвычайно важным и срочным в обе стороны.

Разбухшая, отяжелевшая обувь на ногах измученных, замёрзших людей казалась неподъёмной. Но каждый знал, что, по приказу главнокомандующего, армия должна двигаться стремительно! Стремительно, несмотря ни на что. Все понимали сложность и ответственность операции. Молчаливое терпение любого человека, идущего рядом, было существенной поддержкой.

Русские войска месили снежную грязь смирения, понимая, что плохая видимость и непогода помогают дезориентации и слому врага. И не километрами измерялась дорога подвига советской армии, а личным мужеством. Несмотря на метельную круговерть, непроходимую дорогу, войска продвигались к цели: туда, где сбились в хаосе многочисленные немецкие дивизии.

 

Нюта-Ниточка

Среди артиллеристов шла медсестра Русакова Анна. Весь артиллерийский взвод сочувствовал ей, зная, что погибли от взрыва её родители и младший брат. 

  Бойцы называли её между собой Нютой. Кто-то добавил к этому имени точное прозвище — Ниточка. Нюта — Ниточка несла на себе два вещмешка с медикаментами. Тяжёлый груз мотал её из стороны в сторону. Её тонкие руки вспархивали вверх крыльями птицы, когда она проваливалась в снежное месиво. Ноги разъезжались или заплетались в огромных не по размеру сапогах. Маленькая, обессиленная девчушка, больше похожая на ребёнка, чем на медсестру, мужественно переносила тяготы мощного наступления советских войск. Казалось, что она вот-вот потеряет по дороге свою шинель, которая была ей очень велика и сползала с плеч, или потеряется сама в этой молчаливой серой массе людей, идущих сквозь пургу. Девушка придерживала то полы шинели, то прятала за воротник лицо, закрываясь от ветра маленькими, покрасневшими ладошками.

Наводчик Яша Бегунец — парень огромного роста, идущий рядом с Павлом, крестился, глядя на медсестру, бормотал себе что-то под нос, ни к кому не обращаясь. Вздыхал о чём-то своём, тайном. Ему очень хотелось взять Нюту-Ниточку на руки, прижать к себе, закрыть от ветра и пронести её через это бесконечное метельное поле. Это было бы морально легче, чем наблюдать за отчаянным продвижением хрупкой фигурки. Да что поле? Он готов был нести её на руках через всю жизнь. Яша удивился, сделав такое неожиданное для себя открытие. Когда он взволнованным голосом предложил Нюте помощь, медсестра смутилась: «Что, очень неуклюжая? Не приспособленная к трудностям? И это видно? Буду привыкать, товарищ боец. А за внимание спасибо!»

Она рассмеялась так звонко, будто десятки маленьких колокольчиков зазвенели сквозь пургу. Кто услышал – оглянулся, улыбнулся и повеселел. Яков не мог понять своего состояния: и рад, и печален от горячего, неведомого доселе чувства. «Разве скажешь? Только спугнёшь птаху… И открыться нет никакой возможности. В кого я такой уродился?»

Эта девочка казалась ему ангелом среди всех, потому что была единственным человеком, который улыбался неведомо чему во время этого мучительного и тревожного передвижения. Она думала о чём-то своём светлом и счастливом, и верила в него, как маленькие доверчивые дети верят в сказку среди тёмной ночи.

 Нюта-Ниточка шла впереди Якова, и он то и дело подбрасывал ей повыше вещмешки. Кроме собственного снаряжения на некоторых участках дороги, артиллеристы несли в вещмешках или в руках по одному орудийному снаряду. Яша, глядя на эту худенькую девочку, понимал всё больше и больше, что ей не место на этой войне. Раненого она не сдвинет с места. Даже с маленьким грузом она выбивается из сил. «Маленькая девочка, как ты попала сюда? Защитница ты наша, от горшка два вершка», — с сожалением думал он о ней. Но вскоре понял, что своим присутствием здесь Нюта-Ниточка поднимала дух бойцов больше, чем политруки.

 К виду крови она никак не могла привыкнуть, но делала всё возможное, чтобы помочь раненым. Любая смерть пугала её так, как испугала бы ребёнка. От грохота орудий ей было невыносимо страшно. Хотелось бежать куда глаза глядят. Инстинктивно она искала глазами уцелевшие в округе дома и канавы. Девушка считала себя трусихой, но пыталась скрыть это всеми силами. Только округлённые от ужаса глаза и бледность лица неоднократно выдавали её внутреннее состояние.

Бинтует Нюта раненого солдата, хлюпает носом от жалости, но пытается успокоить бойца: «Солдатик, милый, только не помирай. Не бойся. Тебя к хорошему доктору отвезут. Он забинтует лучше, чем я». Ручонки, накладывающие бинт, трясутся, губы дрожат. Раненый вытирает ей слёзы и говорит: «Не плачь, сестричка. Ты – лучшая медсестра на свете. Я ещё таких храбрых девчонок не встречал».

От очередного взрыва падает она в грязный снег. После артобстрела стыдливо встаёт, озирается по сторонам и по-девчоночьи поправляет складки шинели, отряхивая с неё пятна снежной грязи. Тоненьким пальчиком очищает залепленную снегом пуговицу, хотя ей не до этого. Колени мокрые. Шапка съехала набок. Лицо заляпано грязью. Из-под шапки хлопают белыми ресницами перепуганные глаза. Она похожа на неоперившегося воробья, выпавшего из гнезда, который от страха и неожиданности не знает, что делать. Но что-то чрезвычайно женское, трогательное, мирное сквозило во всём этом. 

У Яши Бегунца от жалости к ней защемило сердце. «Какая ей война…» — с досадой подумал он.

Но в этом изнуряющем марш-броске каждый боец постоянно искал её глазами: не отстала ли, не погибла ли? Эта «детка» неведомо для себя самой была вдохновением огневого взвода. Каких только прозвищ ей не давали помимо Ниточки: Малёха, Пипетка, Мышка, Букашка, Птаха, Муха, Горошина. Но всё  —  с мягким юмором. Каждый солдат находил для неё своё прозвище, и она откликалась на каждое без обид.

Она чувствовала в этих словах только любовь.

 При виде командира артиллерийской роты капитана Фомичёва она по-детски пряталась за чью-нибудь спину. Он как-то сказал ей раздражённо: «Что ты путаешься под ногами и всем мешаешь!» С тех пор Нюта-Ниточка боялась его больше, чем артиллерийского обстрела.

 Но если выталкивали машину из грязи, она лепилась, как мышка в сказке о  репке, помогать огневому взводу и шофёру. Бойцы посмеивались, увидев её в помощниках, но без неё почему-то ничего не ладилось, будто она знала какое-то ключевое слово и придавала сил каждому.

 «Откуда у неё берутся силы?» — думал Яков. — Голодная, истощённая, бледная. Как она держится на ногах? О чём думает? Почему не плачет и никому не жалуется?»

Выбрав момент кратковременного затишья, заговорил с ней и удивился:  «…Мысли у неё — совсем не о войне! И не об этой дороге!»

 Снаряды рвутся, она пригнется, губу закусит, перемолчит, а потом быстро-быстро говорит, чтобы успеть, хотя бы с кем-то поделиться мыслями: «Это всё пройдёт очень быстро! Прогоним врага! Война закончится. Поле расчистят. Наступит лето. Зацветут ромашки. Прилетят бабочки. Пройдут тёплые дожди и смоют следы войны… 

…Здесь появятся детские качели. Наполнят песочницы. Я возьму из детдома малыша, назову его Ванюшкой, как погибшего брата, привезу его сюда жить. Тут будет всё-всё по-другому! Хорошо будет! Вот увидишь, если приедешь сюда после войны. Мне ехать-то всё равно некуда. А тут я уже немного ориентируюсь».

Яков возразил: «Расчистят здесь не быстро. Несколько лет может уйти на это поле. Куда поедешь?» 

«Это только Господь знает, где мне надо быть. Куда пошлёт, туда и поеду», — уверенно произнесла Нюта. — Если я прошу Его о помощи — она всегда приходит. Значит, Он слышит меня. Значит — есть! Но молиться я не умею. Только «спасибо» и говорю. Сама-то я взамен ничего не могу дать. Только люблю его ответно и всё».

«Это — самое главное, Птаха», — с любовью посмотрел на неё артиллерист.

«Мне постоянно кто-нибудь помогает. И шинель дали, и сапоги»,  — убедительно говорила  девушка.

«Да это любому солдату положено», — пояснил Яков.

 «Солдату! Я не была тогда солдатом. А мне дали! По воле Божией, а не случайно. Ну, я и пошла в солдаты, раз дали. Выходит — нуждалась во мне армия. Сейчас я и сама вижу, какие здесь трудности», — делала вывод Ниточка. — Жаль, что моей помощи очень мало…»   

«Как ты ещё жива на этой чудовищной войне?»  — с удивлением спросил собеседник.

 «Потому и жива, что росточком маленькая. Я — как точечка на земле.  Снаряды в меня не попадают.

В армию мне посоветовала пойти женщина на станции. Сказала: «Здесь тебе не выжить от голода. А там – паёк! Помереть везде успеешь. Иди на курсы сестёр. От голода умирать страшнее, чем в бою». Я её послушалась и пошла в военкомат. Там только по документам поверили, что мне восемнадцать лет».

 Дальше говорить с Нютой было уже невозможно. Начался бой.

 

Более сложный «Сталинград»

25 января 1944 года у Корсунь-Шевченковского выступа, где сосредоточились десять немецких дивизий, перешла в наступление ударная группировка 2-го Украинского фронта. Три армии устремились в сторону Звенигородки при поддержке 5-й воздушной армии генерала Горюнова.

 С другой стороны «выступа» три армии 1-го Украинского фронта при поддержке двух танковых бригад и 2-й воздушной армии генерала Красовского пошли в наступление  навстречу  2-му Украинскому фронту, нанося удар по врагу, зажатому нашими фронтами с двух сторон. Советские войска взломали оборону противника и двинулись на прорыв. Военные лётчики при нулевой видимости интуитивно бомбили позиции врага.

 В зону прорыва двух русских армий гитлеровское командование дополнительно перебросило шесть дивизий. Развернулось ожесточённое сражение. Некоторые населённые пункты по нескольку раз переходили из рук в руки. Велика была горечь отступления под напором неуступающего врага. Советские войска неоднократно шли на повторный слом обороны противника. Население оккупированной территории замирало в надежде, молясь за освободителей.          Артиллеристы, привыкшие к грохоту орудий, почувствовали, что  слух больше сосредотачивается на шуме моторов в небе и скрежете танковых гусениц.

 Пехота и танкисты, поддерживаемые двумя воздушными армиями, отбили все вражеские контратаки. Но они попали в особо тяжёлое положение. Человеческий страх от вида невообразимой бойни выползал наружу.

Некоторые солдаты, затыкая уши, орали во всю глотку, чтобы заглушить собственный страх от невыносимого грохота. Остаться в живых было почти невозможно.

На поле — месиво железа и человеческих тел. Нет свободного метра, чтобы протащить орудие или проехать машине. Не было времени расчищать дорогу. Да и дороги, как таковой, не было. Танки  подминали под себя изуродованные орудия, ехали по телам, выворачивая наизнанку обезумевшие человеческие души. Минуты, секунды решали исходы жизней: кто – кого!

 В прорыв ворвался кавалерийский корпус генерала Селиванова. Конница будто перелетала через непроходимые снежные поля и препятствия.

 На другой день удалось «выдавить» врага в центр «выступа». Первая задача была выполнена. В Звенигородке встретились бойцы двух фронтов. Корсунь — Шевченковская группировка оказалась в кольце. 

Следующей задачей было не дать окружённым войскам вражеского генерала Штеммермана прорваться к внешнему фронту, отрезанному удачной операцией 1-го и 2-го Украинского фронтов.

Под Корсунь-Шевченковским начинался второй, более сложный, «Сталинград»! У Паулюса под Сталинградом не было помощи извне. Здесь же за спиной советских войск рвались с внешнего фронта восемь дивизий немецкого генерала Хубе, чтобы спасти положение окружённых.

 Со стороны нашей артиллерии шёл жестокий обстрел врага. Но через несколько минут посыпался град снарядов ответного артиллерийского удара. Артиллеристы вжались в ледяную жижу. Тело содрогалось от холода и взрывов.             В ходе наступательного прорыва не было времени строить укрепления. Каждый квадратный метр земли был изрыт взрывом. Земля поднималась стеной к тёмному небу от частоты обстрела. Огромные комья земли обрушивались на спину и голову. Казалось, что нет конца минуте, которую надо переждать в величайшем перенапряжении сил. Лопались ушные перепонки, не выдерживая звука. Было ощущение, будто голова раскалывается на части так же, как дробится и крошится земля, от невыносимых звуков войны.

Как ни пытались артиллеристы прочно закрепить орудие, всё равно в какой-то момент боя нарушилась устойчивость орудия. Одно колесо провалилось в яму от взрыва. Павел кивнул головой Полякову: «Мол, не то бывало. Переживём!» Семь человек расчёта упёрлись плечами в холодное железо орудия. Ноги, не находя опоры, разъезжались. Два бойца пытались заровнять яму. Не было под рукой ни брёвен, ни камней, чтобы укрепить почву. Установка орудия не получалась. Земля превратилась в кашу. Нужна была машина, чтобы перевезти, сдвинуть дальше тяжёлое орудие. Но поле настолько было изрыто снарядами, что ожидать быстрой помощи было бессмысленно. Сообщили командиру стрелковой роты Фомичёву. Он прибыл и посоветовал развернуть орудие, приподнимая одну сторону, а потом переместить его. Ребята других расчётов пришли на помощь.

Только закончили установку — густой полосой пошёл сильный обстрел. Снаряд попал в то место, где минуту назад стоял командир роты Фомичёв. Он успел упасть на землю, но осколок ранил его в голову. Нюта тут как тут! Быстро и правильно сделала перевязку, но побоялась взглянуть в строгие глаза командира. «Молодец! Хорошо знаешь своё дело!» — похвалил он её. Не успела она приподняться с колен, как за её спиной разорвался снаряд. Она кинулась на грудь лежащего командира и закрыла его собой, раскинув руки, будто обнимала что-то самое дорогое, что осталось в её жизни. Фомичёв подумал, что комья земли, которые обрушились на них сверху, похоронят их заживо. Глыбы мёрзлой земли, вырванныё взрывом из-под раскисшего слоя, обрушились на Нюту. Взрывы грохотали то справа, то слева, и капитан лежал, замерев, то ли от болевого шока, то ли от ошеломляющего подвига маленькой спасительницы. Когда канонада прекратилась, он понял, что Нюта мертва. Она не шевелилась. Командир приподнялся на локте, придерживая её одной рукой, и увидел в спине медсестры зияющую рану. Капитан поднял её с земли и удивился лёгкости её тела. Как маленький нераспустившийся цветок, лежала Нюта-Ниточка на руках командира. «Дитё!», — только одно слово успел выдохнуть командир. Безутешные слёзы хлынули из его глаз. Он потому и отпугивал её с передовой, что боялся её гибели. Он любил её, как и все артиллеристы, как родную дочь, но не хотел при подчинённых показывать мягкотелости характера. Он знал, если она здесь, в бою, вместе с ними, а не в медсанбате, – это сильный характер. Её гнать – не прогнать.

Капитан стоял, не в силах сделать шаг вперёд, и не знал, что делать дальше. Он не верил в её смерть. От горя он будто лишился рассудка. Стоял под огнём среди этого огромного поля – кладбища, среди грохота, скрежета, огня и дыма и точно знал, что не было в его взводе смелее бойца, чем эта маленькая девочка, закрывшая его от  смерти.

Артиллеристы окружили его, протягивали руки, чтобы принять медсестру. Некоторые замерли, будто в оцепенении.

 Яша Бегунец рыдал навзрыд, умоляя передать ему Анюту. Он нес любимую на руках и плакал от того, что не было поблизости ни одной санитарной машины, чтобы увезти Нюту-Ниточку туда, где нет войны, где цветут ромашки, где смеются на качелях дети.

Он положил её между орудиями и никак не мог с ней расстаться. Подошёл капитан Фомичёв, снял шинель, накрыл любимицу артиллеристов и махнул рукой, отдавая приказ на уничтожение противника.

Татьяна Квашнина.

Другие статьи номера
Православный календарь



История монастыря, старые фотографии и древние находки - все это в нашем музее Здесь вы найдете информацию для паломников Здесь можно заказать ночлег Подворье монастыря, где первоначально подвизался преподобный Пафнутий и откуда пришел в это место Монастырь ждет благочестивых паломников потрудиться во славу Божию.