Газета "Вестник" №34

В статье «Правда о коммунизме» Иван Ильин пишет, что пока коммунизм существовал в умах людей как фантастическая картина, каждый мечтал о нем сообразно своему устроению, но никто ничего не знал о нем достоверно. Теперь коммунизм испытан в его реальном обличье. Мы должны вытряхнуть из своего ума все сентиментальные выдумки, потому что история доказала, что коммунизм - это не «сердечное братство» людей, не «всеобщая справедливость», не «христианская общность нажитого», не «окончательное освобождение» и «конец эксплуатации» \И.Ильин\. Но, напротив, классовая борьба доводит человека «до пика последнего ожесточения». «...Коммунизм означает диктатуру насилия меньшинства». Коммунизм не братство, а травля, не освобождение, а принуждение. Между богатством и бедностью коммунизм ставит третью силу - государство, которое отнимает все: и частную собственность, и общность имущества. Коммунизм не представляет народ, но представляет партию заговорщиков. Мифическое «государство», которому все принадлежит - это и есть партия. Остальные - «подданные партии», они эксплуатируются партией, они - «крепостные государства». Эксплуатация стала «монополией диктаторской партии».
     

Лживая политика коммунистов породила и лживое искусство. Альтернатива и противоположность ему христианская позиция. Христианство - религия любви - преображает культурное творчество изнутри светом своей любви. Воображения не  блуждает по образам, но воспламеняется духовной любовью. Благодатные прозрения становятся источником творчества. Все великое в мире вырастает из этого. «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф.5:48). Это совершенство Ильин ставит во главу угла в культурном творчестве. И оно дается только одним духом Христовым. 

Ложный бог коммунизма не может дать истинной любви. Поэтому советский период заканчивается таким признанием:



...Внутри мы трусливы, рутинны,


А кистью творим антраша.


Абстрактны не только картины -


Абстрактною стала душа.



А кто виноваты? Мы сами.


Нас жалкий кабак заманил,


И муз голубятню - мансарду -


Гадюшничек нам заменил.



Мы стопочники-угрюмцы.


И, в пальцах неверных, дрожа,


Тоскуют бокалы и рюмки


По музыке кутежа.



Устал я от мелкого блуда.


Любовь? Эта штука страшит.


Какие-то возле ублюдки,


Пока мой бумажник шуршит.



Какая-то возле мегера,


С которой полжизни прожил...


А вы говорите - богема.


Спасибо, не заслужил.


Е.Евтушенко, «Богема».

       

Социалистический реализм можно назвать оптимистической трагедией. Красивые сказки о совершенном человеке, ставшем «яко бози» без Бога, в литературе и в кинематографе, совершенно не соответствовали действительности. Досоветская классика выставлялась критиками как рационалистическая, прятались целые произведения или вымарывались строки, несоответствующие официальному атеизму, а сами писатели выставлялись либо революционно настроенными, либо сочувствующими борцам за социальную справедливость. Даже Пушкина представляли «либо как рационалиста, либо как революционера, несмотря на то, что наш великий писатель был живой противоположностью таким понятиям» (105, стр.173, Пушкин как нравственная личность и православный христианин).
    

Последней попыткой «построения целостной творческой антроподицеи»  (свящ. Георгий Кочетков. О главном герое  романа М.Булгакова «Мастер и Маргарита») (оправдание человека) был роман М.Булгакова. В своей безумной тоске по Истине он уже не по-православному не теряет надежды на апокатастасис (всеобщее спасение). Поэтому-то он и сопрягает противоположность света и тени, смягчая отношения между Иешуа и Воландом. В то время как эти отношения  остро противоборствуют в жизни, в романе справедливость и возмездие за теневые дела герои получают от Воланда (прообраз сатаны). 
Иешуа говорит: «Трусость, несомненно, один из самых страшных пороков!», а Булгаков усиливает: «Это самый страшный порок!». Так Михаил Булгаков сумел показать самый страшный порок русских, которые были сожжены Истиной. Отодвинув ее на окраину души, они увлеклись приманками сатаны: верой в социальную справедливость (откуда ей взяться без христианства и святых?..) и желанием жить богаче, то есть угодить и Богу, и мамоне. А когда вдруг обнаружили, что потеряли эту социальную справедливость, не очень-то опечалились, потеря не стала занозой сердца, не всколыхнула той всепожигающей энергии, которая в молитве обращается во всесилие.
     

Потеря эта кем-то и не была замечена, так как не думали совсем об этом, кем-то была воспринята с легкостью потому, что обольстил мамона, а кого просто раздавила, как, например, А.Еременко:



Как хорошо у бездны на краю


Загнуться в хате, выстроенной с краю,


Где я ежеминутно погибаю


В бессмысленном и маленьком бою.


Мне надоело корчиться в строю,


Где я от напряженья лаю.


Отдам всю душу октябрю и маю


И разломаю хижину мою.


Как пьяница, я на троих трою,


На одного неловко разливаю


И горько жалуюсь, и горько слезы лью,


Уже совсем без музыки пою.


Но по утрам под жесткую струю


Свой мозг, хоть морщуся, но подставляю.

        

Так печально закончилась эпоха чаяния социальных справедливостей без Бога.

Постсоветская эпоха (постмодернизм).

«...Красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердце людей» (Ф.М.Достоевский).

   

Сейчас советское время вспоминается, как сказка. Весь негатив был скрыт от советского человека. Литературу возглавлял положительный герой. Это зажигало благородным огнем молодые, не имеющие опыта сердца, да и старшее поколение успокаивало. Страсти не вскипали так сильно, как теперь. Но это не заслуга атеизма и «свободы от религиозного дурмана». Это постхристианское сознание, которое приучали жить без Бога, но заповеди Божьи не могли покинуть сердце человека. Они пропитывали всю культуру и всасывались с молоком матери. «Железный занавес» нас хранил от масонов и сионистов.
    

Постмодернизм уже вовлекает в свою орбиту значительный объем негативного содержания мира. Но если модернизм не забывал задаваться вопросами о человеческой судьбе, то постмодерн устремляется к прошлому. Он сходен с искусством социалистического реализма тем, что объявляет себя последним и высшим вместилищем всего, что когда-то развертывалось в истории. Он имитирует мертвые стили, говорит от имени прошлых эпох и всеми голосами. Но он  страдает и отчужденностью, и безличностностью, и концептуальностью. 
     

В 80-90-е годы он становится сентиментальным, привносится сильный чувственный элемент, инстинкты высвобождаются и завладевают сознанием. Его сакральность - культ телесности, «рай немедленно» («А я хочу сегодня, а я хочу сейчас!»), плюрализм вкусов и культур. Постмодерн манипулирует любыми персонажами, любит вольный стиль, адаптируется к массовым пошлым вкусам. Он подгоняет классические сюжеты к «диснейлендовским» версиям, превращает их в телевизионные сериалы, автор дописывает свои и чужие произведения, пристраивает свои тексты к классическим.
 Герман Гессе в свое время придумал страну Кастилию, где нельзя было развивать науки и искусства, но можно пользоваться только накопленным. Культорологи называют это «игрой в бисер», то есть из старых элементов составляются новые комбинации. Это и есть основная черта постмодернизма. Сейчас часто по этому принципу берут чужое красивое и пристраивают  свое пошлое - и поэтому, кажется, не так убого, даже симпатично.
       

Продолжение следует.

Серафима Загорская