Газета "Вестник" №42

Шестым уроком физкультура. Идем на урок к реке, потому что спортивную площадку рядом со школой изрезали глубокие овраги. Мы будем бежать кросс по пересеченной местности. Под ногами степная полынь и тысячелистник. Свежий ветер с реки.

Наш учитель Владимир Степанович Пеньков берет в руки секундомер: «Пошли!»

Всем весело. Кто впереди? Дорога по холмам. К концу дистанции ноги тяжелеют, в груди горит, а в горле пересохло. Нет сил...

Катя прибежала первой, возле нее толпа. Она раздает сухарики. Я подбегаю, но уже поздно, ни одного не осталось. Катя, видя мое уныние, утешает: «Пойдем ко мне после уроков, я тебя пирожками с черемухой угощу и сухариками тоже».

Сухарики у Кати странные: какие-то очень уж черные, но одноклассники смакуют их на свежем воздухе с удовольствием. «Сразу слюна появляется, пить не хочется», - говорят мальчишки.

Идем за портфелями в школу, а потом - к Кате. Я у нее ни разу не была. Дом - в другой стороне села. Непривычные заборы, ворота, дома. Незнакомые собаки. Дорога идет немного в гору. По ней тонкие канавки от давних ручейков. Катя живет почти на краю села.

Она не была моей подругой, была просто одноклассницей. Плохого о ней никто не говорил. Ученица старательная и послушная, учится на четверки, но по русскому языку у нее никак не получается. Тройка - и все! Катя очень переживает.

Сидит она на первой парте, прямо перед учительницей, видит все оценки в журнале и показывает нам на пальцах, кому что поставили. Сразу легче, напряжение спадает, и по классу то здесь, то там проносятся единичные вздохи облегчения.

Катя - молодец! Никогда не вредничает, не капризничает, не зазнается, как другие девчонки, и не дерется с мальчишками.

Но была в этой девочке какая-то особая тайна. Бледное лицо. Совсем недетские морщины на лбу. Серьезность. Сосредоточенность. Взрослая ответственность по отношению к учебе, что никак не соответствовало ее возрасту.

Есть у Кати и одна особенность, которая смешит и подзадоривает класс, как только ее вызывают к доске и начинают спрашивать. Даже все ленивые начинают смотреть во все глаза и внимательно слушать. При каждом вопросе Катя очень высоко и удивленно поднимает бровь. У нее это получается непроизвольно. Все замирают и ждут вопросов учителя, но он заканчивает опрос и отправляет Катю на место. Отвечает она всегда хорошо. А по классу проносится шепот: «Еще, еще спросите!» Катерина с возмущением поворачивается к нам.

Думая о Кате, я сожалела о том, что не сразу появился у нее белый школьный фартук, бантики и белый воротничок на платье.       

Мы носили коричневую школьную форму с черным фартуком. На праздник выряжались в белый, хвастались бантами. А Катя стояла среди нас по-прежнему в темной одежде. А когда у этой девочки наконец-то появился белый фартук и коричневые туфельки, радовался весь класс. Это все, что я знала о ней.

Всю дорогу мы непринужденно общались, вспоминая прошедшие уроки. Вот и ее переулок. Длинный огород с красной бузиной по краю, а под плетнем лопухи и крапива.

Показался Катин дом, обмазанный глиной и побеленный известью. Дом был старым, сквозь глину виднелись жерди. Ворота - серые, покосившиеся, входной калитки нет, только петли от нее торчат. Видно, что мужская рука давно не касалась этих построек.

«Папа у нас давно умер. Он был старше мамы на двадцать лет. Мы его тятей называли как раньше, в старину», - словно оправдываясь за что-то, говорила Катя, наблюдая за мной.

Замка на доме не было. Она толкнула некрашеную дверь. Запахло сыростью. Темный коридорчик осветился. В углу на земле - поленица дров.

«Мы на печи все готовим. Электроплитки у нас нет, и света тоже нет, - вздохнула Катя. -   Маме нечем платить за свет».

Это меня удивило. Но еще больше я поразилась, когда вошли мы на кухню. Я перешагнула высокий порог, и моя нога.. .опустилась куда-то глубоко... В комнатах не было пола. Ни в одном доме я такого не видела. Катя воспринимала это как самое нормальное явление и, видя мое очередное удивление, пояснила: «Дом холодный, мы все сидели на кровати: я, Надя и Ленька, когда были еще маленькими. Мама затопит печь и на работу уходит, а нам говорит: «Сидите тут, не слезайте. Ничего, что холодно и пола нет, зато пожара не будет».

Я огляделась. На кухне стояла большая русская печь, занимавшая четверть комнаты. Одной из сторон она обогревала другую комнату, из которой в коротком платье показалась заспанная Катина сестра - Надя.

Напротив печи на высоких столбах находились полати - высокое спальное место под потолком. Туда поднимался теплый воздух от печи, там было теплее спать в зимнее время. Там хранилась одежда, ватные рабочие фуфайки матери и старые одеяла. Оттуда пахло проросшим луком. С печи можно было осторожно перебраться на полати.

Кухня была очень свободной. Лавки прикреплены к стенам, в углу - стол. Посреди кухни на крепкой широкой табуретке стояли жернова. Они были главным «хозяином» на кухне. Я знала, что их использовали в старину для перемола зерна, если мельница была далеко или йе было средств заплатить за перемол. Но сейчас, когда в магазинах есть белый и черный хлеб, молоть зерно ручным способом и самим выпекать хлеб считалось очень хлопотным и тяжелым делом.

Я оглядела жернова, обошла вокруг них, потом взялась за вертикальную ручку на верхнем каменном диске и попробовала крутануть, но у меня не получилось.

- У-у-у как тяжело! - выдохнула я.

- Да, мы маме всегда помогаем. Из каленого камня эти диски, что на Жаман - сопке добывают, - пояснила Катя и легко начала их вращать.

Под жерновами вкруговую была расстелена тряпка, на которой лежали частички пшеничных зернышек. Это называлось грубым помолом.

Вдруг Катя спохватилась и, подойдя к ящику стола, достала завернутую в старый шерстяной платок икону Божьей Матери. Она поставила ее на угольную полочку и зажгла лампадку. Печальные глаза Божьей Матери смотрели на нас.

- А почему вы икону прячете? - спросила я у нее.

- Мама говорит, что это самое ценное, что у нас есть, потому и прячем. Она рассказывала, что еще раньше, до войны, люди из сельсовета ходили по домам и иконы забирали, проверяли, чтобы не ставили. С тех пор мама прячет ее, по привычке. Мало ли чего! Она перед этой иконой за тятю во время войны молилась. Сейчас за Леньку молится. Он в «Заготзерно» украл для нас два мешка пшеницы и сидит в тюрьме. Крыша у нас течет, воротина упала, некому поднять, а Леньке еще год «сидеть».

- А ты за кого молишься? - неожиданно спросила у меня Катя.

- Я... ни за кого. У нас в тюрьме никто не сидит. И икон у нас нет. Бабушка все увезла. Но мама моя всегда говорила мне, что Бог есть.

- А разве ты за родителей не молишься, чтобы здоровы были?  -  удивилась Катя.

- Нет. Они у меня здоровы.

- Ты что! Моя мама говорит, что сначала Бога благодарят: «Слава тебе, Господи», а потом за родителей обязательно молятся. Вот так три пальца сжимаешь плотно, будто щепотку соли берешь, а два последних к ладони прижимаешь. Еще за умерших молятся, но я не знаю, как это правильно сказать. Моя мама шепотом о них молится. Родителей поминает, тятю нашего и Василия Воронцова, мельника нашего, которого в жернова закрутило и ноги оторвало. Один он был на мельнице, никто не помог, не отцепил одежду. Он часто маме зерно бесплатно молол, вот мама его и поминает.

Катя замолчала, потом достала из русской печи жестяной лист для выпечки хлеба и протянула мне горсть вкусно пахнувших сухарей.

Я высыпала их в карман пальто, чтобы поесть по дороге, а один взяла в рот.

- Вкусные, а почему они черные такие? - спросила я у нее.

- Так мы же отруби не отделяем. Они от этого вкуснее и полезнее, только темнее обычного хлеба. Я тебе еще пирожками с черемухой угощу. На, попробуй, мне нравятся.

Маленькая хозяюшка протянула мне темно-коричневый жесткий пирожок. Я откусила. На зубах захрустели измельченные косточки сушенных ягод.

- Как же его есть-то с косточками? Ты аппендицита не боишься? -  спросила я.

- Нет, - ответила Катюша,  -  Я с детства ем такие пирожки. И в семье у нас никто от этого не болел. И черемуху сушенную мы тоже на жерновах мелем. Если черемуховую ветку в лужу положить, то из нее через некоторое время пить можно. Черемуха микробов убивает. Моя мама в лесу так делает. Вот видишь дырочку в середине жернова? Мы туда черемуху засыпаем или пшеницу. А внутри на нижнем диске есть на камне углубленные лучики. Между дисками все перетирается, потом по канавкам в разные стороны высыпается все перемолотое.

Возле устья (входа) печи увидела я старинный угольный утюг, который был еще в ходу. Катя гладила им свой фартук и атласные коричневые бантики. Он неудобен, тяжел и опасен. Если плохо закрыть защелку на верхней крышке утюга, он мог раскрыться, наклониться вперед. Угли могли высыпаться.

Я представила, как одноклассница, собираясь в школу, махала им из стороны в сторону. Воздух попадал в дырочки у основания и раздувал угли, а гладильщица брызгала водой изо рта на одежду, торопясь догладить.

Меня бы мама не допустила к такому утюгу. Катя же была девочкой самостоятельной. Она все умела, все знала, хотя училась только в пятом классе.

Я посмотрела на ее игрушки: осколок зеркала, кусок старого полотенца, которым она укрывала свою самодельную тряпичную куклу, алюминиевая ложечка. Играла она на внутренней части фундамента возле печки. Но сегодня играть было некогда. Надо было у речного перевоза встречать мать с овощами. Их выдавали работницам совхоза вместо зарплаты.

Мы пошли с Катей на гору поглядеть перевозчика дядю Мишу Григорьева. Он был там, внизу, но пока на этой стороне реки. Значит, еще рано, не подошли работницы к реке.

Катюша осталась ждать маму, а мне нужно было идти домой. Я шла и ела вкусные сухарики. Проходя мимо школы, вспомнила Катины слова: «Мне жаль, что сгорел наш деревянный храм. Теперь только школа - самое лучшее место в селе. Там добру учат. Мама сказала, что учителей уважать надо».

Дома я попросила маму сделать мне сухарики из магазинного хлеба. Они тоже были вкусными. Но Катины сухарики были какими-то особенными, ни с чем не -сравнимыми, самодельными. В них была и часть ее труда.

После посещения Катиного дома я поняла, почему Катя, выросшая в нужде, была такой доброй и так тщательно мыла полы во время дежурства. Я вспомнила, с какой любовью она обнимала круглую железную печь в классе и грела об нее замерзшие руки, разувалась и грела ноги.

Дома я показала родителям фотографию, подаренную мне Катей. Черноглазая скромная улыбчивая девочка смотрела на нас. И мне было ясно теперь, почему без особых заслуг ее так уважали одноклассники.

Я окончила школу, институт, стала учительницей истории и литературы в своем селе, руководила школьным музеем, проводила в нем экскурсии. Однажды в музее появились жернова. Их нашли ученики на краю села в яме, где когда-то стоял дом.

Бросилась в глаза неровность верхнего диска, необычная форма вертикальной ручки.... Это были Катины жернова.

Нахлынули воспоминания детства. Где ты, Катя? Как сложилась твоя жизнь?

Теперь во время экскурсий в музей я рассказывала ученикам историю о Катиных сухариках. Много лет прошло, но о Кате я не забыла.

Татьяна Квашнина

15 апряля 2009 год.