Газета "Боровский просветитель" № 6 (2012)
РАЗДЕЛ: РАССКАЗ
Когда не было видно неба
КОГДА НЕ ВИДНО БЫЛО НЕБА
12 августа 2003 года проезжали мы по местам, отмеченным на учебных картах как «Курская дуга».
Живописный край: зеленые, усыпанные цветами холмы и овраги, золотые поля и разноцветные леса сменяли друг друга. Представлялось, что было тогда, в июлеавгусте 43о… Конечно, тогда не могло быть слышно ни тихого ансамбля оркестра кузнечиков, ни трелей соловьев – здесь несколько недель стоял гул, грохот, рев, земля содрогалась, а от дыма и копоти не видно было неба — теперь такого голубого, высокого, чистого. И не было тишины, не было солнца, и запахи были не цветочные, но гарь и кровь…
Здешние обелиски, братские могилы, памятники напоминают теперь о тех событиях...
Мы читаем с детьми по алфавиту длинные списки тех, кому обязаны жизнью, этими светлыми днями, запахами, тишиной, всей этой красотой и радостью жизни…
Сколько лет я мечтала ступить на эту землю, увидеть среди благоухающего сиренью палисадника низенький дом — белую под соломой хатумазанку своей бабушки.
Я представляла себе, как открою дверь и из сеней пахнет приятная в августовскую жару прохлада с запахом торфа, ежегодно аккуратно складываемого здесь трудолюбивой хозяйкой. Войду в дом: слева русская печка, а дальше, впереди, справа, по многовековой народной традиции, — красный угол. Поклонюсь, перекрестясь и затаив дыхание, иконам, дотронусь до особенного, за которым никогда не ели, стола.
Здесь когдато давнодавно (словно вчера), на летних каникулах, под иконами я читала Евангелие. На этот стол не ставили тарелки, здесь были книги, поминальные записки, висела лампада, освещая Святые Лики. Они были строги и печальны, они печалились о нас.
Мне, тогдашней пионерке, потом комсомолке, — «будущему строителю коммунизма», почемуто нравился таинственный угол, и очень хотелось знать, что написано в этих старых, особенных книгах. И я читала, ничего не понимая, почти как Петрушка в «Мертвых душах». Бабушка же говорила: «Читай, читай, сейчас не поймешь, но за усердие Господь ума даст». И я читала… Не ради прибытка ума, конечно, мне казалось, что у меня его и так слишком много, за что, как водится, и доставалось. Любопытство заставляло листать страницы и знакомиться с «невероятными» картинами, относимыми бабушкой к какойто иной, нездешней, истине.
Была и другая причина — бабушкина «дремучесть», мешавшая ей слушать мои атеистические проповеди. И мне хотелось научиться лучше разоблачать «опиум для народа». Читала, надеясь вооружиться новым материалом для успешной критики и заставить бабушку обратить внимание на мои, «современные» книжки. Это были действительно современные книжки, со временем приходящие и уходящие со временем. И я не понимала тогда, что есть книги на время, есть книги на века, а есть книги вечные.
Конечно, поверить в то, о чем читала в Евангелии, я не могла. Но чтото было помимо содержания, в самих книгах, в самом этом углу, в тишине, которая сопутствовала чтению, и это чтото не позволяло спорить. Кроме особой, располагающей к размышлению тишины и так и неразгаданной тайны, в памяти почти ничего и не отложилось.
Но теперь так хотелось оказаться в этом доме и встать на то место, то самое, где у постели больного подростка, моего дяди, стоял святитель Николай. Встав именно на то место, я снова повернусь к иконам и буду благодарить Господа и Его Святую Церковь за всевсе: за то, что Он есть, за то, что есть Кому прощать, защищать, спасать, за то, что есть, к Кому в любую минуту можно припасть как к источнику жизни и любви, и Он примет и даст сил. А к немощным и заблудшим приходит Сам или посылает Своих Угодников.
Лето 1943го года, с. Верхнее Брусовое, Поныревский район. Немцы быстро ушли из села, но уезжали и сельчане — здесь ожидались грандиозные сражения.
В доме Пелагеи Федоровны, моей бабушки, был тиф. Поэтому домочадцы старались здесь бывать как можно реже, заходили в основном для ухода за больным Владимиром. Думали, не эвакуироваться ли тоже? Но куда отправиться? Где ждут? Где безопасней? А что делать с больным ребенком? Только бабушка Вера все молила своего Бога за детей и внуков, которые уже и кресты давно не носили, правда, чтобы не обидеть бабушку Веру, красный угол с иконами сохраняли.
Пелагея Федоровна вошла в дом и остановилась у кровати, на которой лежал больной подросток, боясь без надобности подходить близко к умирающему Володе. Он ждал ее в какомто особенном волнении.
— Мам, кто это? – спросил мальчик, указывая на икону, которая была видна с его места в красном углу.
— Это Николай Угодник, — отвечала мать.
— Он сейчас ко мне приходил… — начал рассказывать Сергей, но мать пошла звать бабушку Веру.
— Бредит мальчик, не в себе. Умирает, в себя не приходит, – решили они.
Володя чуть не плакал:
— Почему вы мне не верите? Я не брежу. Вот здесь, где мама стоит, он стоял, у него одежда вся в крестах длинная такая, он указал на эти кресты и сказал: «Видишь, сколько у меня крестов, а на тебе креста нет. Скажи маме, чтобы и себе, и всем детям надела кресты. К тебе пусть не боятся подходить, взрослые не заболеют, сестра переболеет, оглохнет, но выздоровеет, и все пройдет. Будут бои, но вы с этого места не уходите. У вас в огороде есть яма, куда вы картошку ссыпаете на зиму, там и пересидите. А через три недели красные придут».
Трудно было поверить, но Володя не бредил. Кресты надели, в огороде, в яме для картошки, как в окопе, пересидели самые страшные дни. Дети даже немного играли: следили за пролетающими снарядами и спорили, чей снаряд летит, где упал.
Всей деревней считали дни.Двадцатый день не принес никаких изменений, уже подумали даже, что Володя чтото перепутал. А утром рано почувствовалось какоето оживление в селе, выбежали на улицу. О, все так, как обещал Николай Чудотворец: красные идут! Правда, шли не так, как хотелось ожидавшим их детям — со знаменами, на конях и танках, с песнями. Ребятам, подраставшим во время войны и привыкшим к невзгодам и ужасам военного времени, сидевшим в огородных ямках и помогавшим оттуда в сражении своими детскими усилиями: «Дай им! Поддай! Ну же, ну, отвечайте им! Чего медлите?!» — пришлось встретить своих освободителей не в столь торжественном виде, чтобы глубже осознать цену тому, что назовется в истории Курской дугой.
Они еле шли, голодные, измученные, в обмотках, оборванные и грязные, и тащили на себе раненых, а сельчане выбегали в слезах им навстречу, потом возвращались в дома, хватали, что было съедобного — сырую нечищеную морковь, свеклу — и несли солдатам, которые тут же с жадностью съедали угощенье.
По этой же улице теперь идем мы. Здешними дорогами может проехать разве только трактор. Встречаются люди — добродушные, скромные, красивые, голубоглазые. И глаза, кажется, у всех одинаковые, светлые, с внимательным взглядом. Вот идет девочкаподросток в резиновых сапогах — после дождя подругому не пройдешь, — а в руках чистые туфли. Красавица, степенная походка, осанка, манеры — царские.
Нам объяснили, как попасть в Верхнее Брусовое, и село мы нашли сразу. Но нужное место не удавалось найти: почти тридцать лет прошло с последних каникул, здесь проведенных.
Помогла пожилая женщина, сидевшая в конце улицы на скамейке. Встала вежливо навстречу, представилась: «Катерина». Я ее никогда раньше не видела, да и она меня тоже не знала, но, внимательно посмотрев на меня, без особых раздумий, сказала тихо и спокойно: «Вы Лиды дочка…».
Катерина привела нас туда, где должен был стоять белый дом в сиреневом цветущем палисаднике: «Вот вяз бабы Поли (Пелагеи), вот ее сирень, а дома уж давно нет, развалился дом», — еще тише сказала баба Катя.
Хотелось узнать, как живут в деревне, да тяжело было для обеих сторон: нам слушать, а бабе Кате рассказывать: у соседей слева несчастье, через дом – тоже беда.
Вернулись к машине, выехали на дорогу и помчались в Москву, где дороги хорошие, где на широких проспектах уже не помещаются шикарные иномарки, где растут и благоустраиваются новые жилые районы, строятся храмы, и где взрывают метро, горят студенческие общежития, исторические здания…
А баба Катя осталась на скамеечке в селе, в котором нет храма, и потому, наверное, когда очень нужно людям, приходят сами Святые Угодники. Она будет смотреть на дорогу и молиться о судьбе России, о своих близких, о здравии и вразумлении правителей, о взыскании погибших, о спасении родных и чужих, сильных и немощных, чтобы не забывали своей простой веры и своих корней…